Мужики после работы шли не к священнику, а в бар Догерти, к отцу Эйлин. Она сама видела, хоть и училась тогда всего только в четвертом классе. Около половины пятого отец заканчивал развозить пиво, забирал ее с занятий по ирландским танцам и вел с собой в бар. Вообще-то, урок танцев в подвальном этаже в доме священника заканчивался в шесть, но Эйлин всегда была рада уйти пораньше. Мистер Херли вечно кричал, что она сбивается с ритма и слишком размахивает руками. Скупые танцевальные движения не давались долговязой Эйлин Тумулти — мистер Херли говорил, степ специально придумали, чтобы, чуть покажется полицейский, можно было притвориться, будто смирно стоишь на месте. Ей хотелось учить джиттербаг или линди-хоп — любой танец, в который можно кинуться очертя голову и дать выход беспокойной энергии, — а мама записала ее на ирландские народные танцы.
Мама так и не рассталась до конца с Ирландией. Она все еще не получила американского гражданства. Отец любил рассказывать, что подал заявление в первый же день, как получил на это право. Свидетельство о гражданстве, от третьего мая тысяча девятьсот тридцать восьмого года, висело на стене в рамке напротив акварельной картинки с изображением святого Патрика, изгоняющего змей. Других произведений искусства в квартире не было, если не считать резного кельтского креста на кухне. Лицо на приклеенной к свидетельству крошечной фотографии с печатью и разборчивой подписью смотрело сурово и непримиримо. Эйлин часто разглядывала снимок, ища ответы на трудные вопросы, но тогдашний молодой отец с плотно сжатыми губами ответов не давал.
