Но интуиция горожанина из Нового Вавилона подсказала ему, что приют должен отличаться от всего, что видено людьми в других городах, быть единственным в своем роде, чтобы необращенные прониклись духом меннонитской веры и смогли преспокойно оставить за порогом нагар и отчаяние мирской жизни и, отправившись в Пенсильванию, заплатить за подъем на гору и увидеть озеро, являющееся величием Господа.
Поэтому каждую пристройку он делал в другом стиле, и когда предприятие стало процветать, здание начало удлиняться и удлиняться и наконец протянулось почти на двести пятьдесят ярдов. Гости приезжали сюда даже из Сан-Франциско и тому подобной глуши и ежегодно заказывали одни и те же номера. Лишь в 1962 году владельцы отеля с неохотой разрешили провести телефонную связь в каждую комнату. Но так как в отеле все так же строжайше соблюдались меннонитские правила, радио и телевидение были запрещены. Божье искусство должно было привлекать внимание приезжающих. Танцы и карты, как разумеется, алкоголь и табак оставались в другом мире.
Последнее ограничение, судя по всему, было милостиво отменено по случаю приезда таинственных гостей, потому что на следующее утро, когда Сэвэдж проводил Камичи на первый этаж отеля, в огромном зале его ждали трое мужчин, причем двое из них курили.
Зал был уставлен огромными деревянными колоннами, подпиравшими толстые поперечины. Окна выходили направо, налево и прямо, открывая вид на портики, озеро, лесистые обрывы. Солнечный свет заливал пространство. В обширном камине прогорали бревна, разгоняя теплом утреннюю прохладу. В одном углу стоял рояль. По всей комнате были расставлены кресла-качалки. Но что в первую очередь привлекло внимание Сэвэджа, так это огромный стол для переговоров, расположенный посередине комнаты: рядом с ним стояло трое мужчин. Камичи двинулся вперед.
Как и японцу, остальным было далеко за пятьдесят. Они носили дорогие костюмы и обладали зоркими глазами первоклассных бизнесменов или дипломатов. Один из мужчин был американцем, второй испанцем, третий итальянцем. Они либо игнорировали японские обычаи, либо не собирались подчиняться восточным правилам поведения, потому что вместо поклонов пожали Камичи руку. После обмена любезностями все расселись: по двое с каждой стороны стола. Исчезли вымученные улыбки. Началось трезвое обсуждение.
Сэвэдж остался у входа в зал: он был слишком далеко от стола, чтобы слышать, о чем говорят, поэтому различал лишь приглушенный смазанный говорок. Принявшись изучать стены справа и слева, он обнаружил у одной итальянского, у другой испанского телохранителя — оба стояли спинами к принципалам, сосредоточенно вслушиваясь и всматриваясь в происходящее перед ними — наблюдая за окнами и портиками, окружавшими зал снаружи. В дальнем конце зала телохранитель американца обозревал окна, выходящие на озеро.
