Стараясь не привлечь к себе внимания вооруженных пришельцев, Балам-Акаб приблизился к самой высокой из гор. Машины быстро справлялись с растительностью на ровных местах, но там, где встречались возвышенности, они оставляли растительность нетронутой - вероятно, чтобы вернуться и расправиться с ней позже. Он всмотрелся в темнеющие кусты и молодые деревца, которым как-то удалось пустить корни между огромными прямоугольными каменными блоками, из которых было сложено это священное здание. Если бы не эти кусты и деревца, то на месте того, что представлялось горой, можно было бы увидеть огромную уступчатую пирамиду, на вершине которой, как было известно Балам-Акабу, стоит храм, посвященный богу Кукулькану, чье имя означает "Перистый Змей".
И действительно, выветрившаяся каменная голова гигантской змеи - с открытой пастью и готовыми к нападению зубами - возвышалась над кустами у подножия пирамиды. Она ясно просматривалась даже в темноте. Это была одна из нескольких таких скульптур, стоявших по бокам лестниц с каждой стороны пирамиды. С переполненным сердцем, ликуя от сознания того, что ему удалось беспрепятственно достичь цели, и все больше убеждаясь в том, что его миссия угодна богам, Балам-Акаб крепче прижал к груди завернутую в одеяло чашу и начал медленное и трудное восхождение на вершину пирамиды.
Каждая ступенька в высоту была ему по колено, а сама лестница поднималась под очень крутым углом. Даже при свете дня этот головокружительный подъем оказался бы исключительно трудным, чтобы не сказать опасным, так как кусты, молодые деревца и веками лившие дожди разрушили ступени и сдвинули с места камни. Ему потребовалась вся его физическая сила и предельная концентрация внимания, чтобы не потерять в темноте равновесия, не наступить на расшатавшийся камень и не сорваться вниз. Он боялся не за свою жизнь. Если бы это было так, то он не стал бы подвергать себя риску быть укушенным змеями или застреленным часовыми, чтобы добраться сюда. Он боялся за сохранность тех бесценных предметов, которые нес в заплечном мешке, и особенно за священную чашу, завернутую в одеяло, которую он крепко прижимал к груди. Только бы не упасть и не разбить чашу. Это будет непростительно. Это обязательно вызовет гнев богов.
У Балам-Акаба начали болеть колени, он обливался потом. Поднимаясь все выше, он считал про себя. Только так он мог измерить пройденный путь, потому что кустики и деревца у него над головой мешали разглядеть прямоугольные контуры храма на остроконечной вершине пирамиды. Десять, одиннадцать, двенадцать... Сто четыре, сто пять... Дыхание давалось ему с трудом. Двести восемьдесят девять. Двести девяносто... Теперь уже скоро, подумал он. На фоне звездного неба он уже видел вершину. Триста один... Наконец, с готовым выскочить из груди сердцем, он оказался на ровной площадке перед храмом.
