Его лицо закончило бледнеть. Губы немного подрагивали.
— Терпеть не могу этих детских сцен, — сказала она. — Инфантилизм. Инфантелячество.
Подошел высокий официант и спросил, готовы ли они делать заказ.
— Черт, нет, — ответил Арт, не отрывая глаз от стола.
Официант очень медленно отошел. Когда-то он был профессиональным боксером.
— Я ухожу, — сказала она.
— Валяй, — сказал он. — Валяй.
Она встала из-за стола.
— До свидания.
— Вали, — сказал он. Он смотрел в стол и слушал, как она уходит. Когда он поднял голову, ее уже не было.
Люди за соседним столиком хохотали так громко, что он не слышал своих мыслей.
— Сучка негритянская, — сказал он. И заплакал.
Пенни не появилась, и мне поэтому было очень хреново. То есть — ну, в общем, я на это рассчитывал, но она не появилась, и мне от этого было очень хреново. Пенни обычно приходит к ручью в середине дня и плавает там голышом пару минут, а вчера — не появилась.
Еще бы мне не нравилось прятаться по кустам и смотреть, как Пенни плавает голышом: она, наверное, самая красивая индианка во всем округе. Я просидел в кустах больше часа, пока не понял, что она не придет, а потом решил топать домой и сделать что-нибудь. Я выполз из кустов, прошел через ельник к дороге и двинулся домой.
А жара вчера стояла — как в преисподней воскресным вечером, наверное.
Иду я себе, и тут по дороге скачет на своей кобыле скачет мистер Перлих. Остановился рядом.
— Здрасьте, мистер Перлих, — говорю.
— Жарко, а? — спрашивает он.
— Ага. Ну да, как бы.
Мистер Перлих — это такой длинный тощий парняга, совсем без волос. Ну нет у него волос на голове. Все выпали, когда его жена себе черепушку из дробовика снесла.
— Знаешь, чего? — спрашивает мистер Перлих.
— Чего?
— Ой. Ой, даже не знаю, — говорит он. И отваливает — ни слова больше е сказал. Мистер Перлих всегда так чудит. С тех пор, как его жена себе черепушку отстрелила.
Мистер Перлих за поворотом скрылся, и я его больше не видел. Я дальше пошел.
А жарень такая стояла, что я весь аж употел. Аж коленки ослабли — это потому, что я почти и не обедал ничего.
На крыльце этой развалюхи — сидроварни Уинстона — загорала здоровая, жирная гремучка. Я кинул в нее камнем, но промазал. Она потрещала и под крыльцо увалилась. И за мной оттуда подглядывает. Я еще один камень кинул, и она уползла под сидроварню — больше я ее и не видел. Разозлилась, наверное, да еще как!
В небе над сидроварней висело одно облачко. Белое, на плевательницу похоже. Сейчас таких облаков почти и не увидишь — чтоб на плевательницы смахивали.
