А открытая им область науки продолжала бурно развиваться, в немалой степени и благодаря обмену идеями на встречах, подобных съездам, которые организовывали Рехтшаффен и Демент. Дэвид Фолкс вспоминал: «На этих встречах все общались со всеми, и, какими бы далекими друг от друга ни казались наши научные интересы, мы все были одной командой». В начале 1960-х такая встреча проходила в Лионе, где Жуве вел свои новаторские эксперименты на кошках. Одним из тех, кто совершил поездку за океан, был молодой амбициозный психиатр из Гарвардской медицинской школы. Это ему — блестящему, но слишком самоуверенному, обаятельному, но безапелляционному в высказываниях — было суждено совершить переворот в науке о сне.
Глава 2
Анти-Фрейд
Те сны, что тихой ночью нас тревожат,
Порой смущая разум наш, —
Не Зевса то небесная награда
И не послание исчадий ада.
Их создал мозг, а к тем, кто их толкует,
Лишь дураки приходят всуе.
Джонатан Свифт, «О снах»
Аллан Хобсон хорошо помнит тот летний вечер, когда он сидел у озера в окружении мальчишек-подростков. Над ними небо, усеянное мириадами звезд, мальчики разговаривают о тайнах Вселенной, об иных галактиках. «Мне это казалось ужасно глупым — мечтать о загадках Вселенной, когда вот здесь, прямо перед нами, еще столько всего непознанного! Как же так устроен наш мозг, если он одновременно способен конструировать образ космического пространства и порождать романтические мечты о нем?» Хобсон был вожатым в летнем лагере для детей, страдающих дислексией, а руководила лагерем преподаватель Хобсона, специалист в области психологии обучения Пэйдж Шарп. Шарп дала молодому человеку, приехавшему в Гарвард из Хартфорда, совет, который определил всю его научную карьеру: чтобы понять сознание и его тайны, нужно прежде всего понять, как работает мозг.
Хобсон поступил в Гарвардскую медицинскую школу в 1955 году, чтобы изучать психиатрию и нейрофизиологию. Был он тогда яростным последователем Фрейда — чуть ли не наизусть знал «Толкование сновидений» и прочел все, что его кумир написал. (Даже курсовая работа по английскому языку была посвящена фрейдистским мотивам у Достоевского.) Но к тому времени, как стать врачом-ординатором, он разочаровался и во Фрейде, и в психиатрии в целом, потому что то, чем они занимались, имело лишь косвенное отношение к работе мозга как такового.
«К нам, ординаторам, относились будто к пациентам психоаналитика — словно каждый вопрос, который мы задавали, был подсказан неким неврозом. Такой подход был оскорбителен для пациентов и оскорбителен для нас», — рассказывает Хобсон. Мы беседуем у него дома, в прекрасном викторианском особняке, расположенном всего в нескольких минутах езды от его лаборатории в Массачусетском центре психического здоровья. Стоит теплая осень, и домашний кабинет Хобсона залит предвечерним солнцем. Он вспоминает случай на семинаре ординаторов-первогодков. Джек Эвальт, в то время декан психиатрического факультета Гарвардской медицинской школы, саркастически заметил, что Хобсон, похоже, уверен, что нейрофизиология способна объяснить, каким образом мозг порождает сознание — подобное предположение Эвальт считал в лучшем случае сомнительным. И когда Хобсон ответил, что не просто в это верит — он это знает, Эвальт возразил в чисто психоаналитическом стиле: «Вы разговариваете со мной так заносчиво, будто я ваш отец». Ответ молодого ординатора был классически хобсоновским: «Ну уж нет! Мой отец никогда не ляпнул бы такой глупости!»
