КАЛОДЖЕРО. Отлично, но на кухне что-нибудь осталось?
ДЖЕНАРИНО (с готовностью). Ничего, синьор. Остался образ пустой кладовой.
КАЛОДЖЕРО. В таком случае пойди образно на рынок и купи образы продуктов.
ДЖЕНАРИНО. Сейчас, синьор! Но для этого, очевидно, я должен взять образ денег из ящика вашего письменного стола? Потому, что если образы торговцев не видят образа денег, они откажутся принимать участие в игре.
КАЛОДЖЕРО. Действуй!
ДЖЕНАРИНО (собирается уходить, но затем возвращается). Фотография блюда из спагетти вам понравилась?
КАЛОДЖЕРО (щелкает языком от удовольствия). Отлично получилось!
ДЖЕНАРИНО (удовлетворенно). Ну, что ж, вам остается только проявить ее!
Уходит.
Калоджеро остается один, умиротворенно улыбается. Через некоторое время выходит к центру сцены и начинает петь:
«Сияют звезды…»
КАЛОДЖЕРО. Знаете, это не обыкновенно! Мне приходит в голову этот мотив, я должен напевать его и я не сопротивляюсь.
Разглядывает себя в зеркале шкатулки.
Волосы еще седые, игра не окончена.
Забавляясь.
Кто знает, как это будет выглядеть, когда игра окончится и я снова буду с черными волосами. Но видите ли какая беда! Когда я думаю об этом, я готов на самом деле сойти с ума! Да, да, потому что это игра, которая может дать мне лишь ощущение старости. Лицо, покрытое морщинами и катаракта… В один прекрасный день, когда я увижу себя в зеркале, я буду беззубым. Я дрожу, но это только впечатление, и, быть может, мне будет придан образ смерти. Я буду бояться? Вот! Чего я должен бояться? Завершения игры? Не думаю! А в общем, все зависит от меня. Если я захочу закончить игру — для этого ни его не надо, я должен поддаться инстинкту. Думает ли мозг что-нибудь? И я это должен сказать! Это же — слово! Как мне быть? Иногда я думаю о стольких вещах одновременно. Гипотезы, желания и мысли…
Оживляясь, раскрывает глаза, глядя перед собой, поднимает руку и шевелит всеми пальцами. Затем, вытягивает вперед пятерню, словно хватает что-то и говорит.
Вот термометр! А при чем здесь термометр? Я думал о нем? Тогда ясно, что он при чем!
Повторяет прежний жест.
Человек в среднем живет шестьдесят лет, быть может и меньше. Мало, слишком мало! Почему ему готовят опыты и игры, которые длятся условные годы? Но если человек мог бы жить четыреста лет, нужно было бы делать все эти трюки? Политика, например, так как она преподносится сейчас, была бы проигрышной игрой и потому логически молодыми были бы люди ста пятидесяти лет и речи политических деятелей не находили бы доверия, и они должны были бы сдерживать их так же, как и свои обещания, потому что им приходилось бы слышать: «Друг! Смени пластинку! Такие глупости ты говорил триста двадцать лет назад».
