Версальский мир век спустя
«Слишком сильный в своих слабостях и слишком слабый в своих сильных сторонах», Версальский мир в исторической ретроспективе вполне заслужил оценки, вынесенной в те годы Жаком Бенвиллем. Точно так же его оценивает и Йошка Фишер, чьим острым умом я не устаю восхищаться: когда Фриц Штерн возразил ему, что «эмоциональная реакция, вызванная условиями Версальского договора, была характерна для всех лагерей» и что «среди тех, кто его оплакивал, были и подлинные патриоты»[105], Фишер ответил: «Я сомневаюсь, что более мягкий мир сделал бы немцев менее агрессивными и менее склонными к реваншизму». Он сослался на английского историка Тейлора: «С чем немцы не могли смириться, так это с самим поражением».
И Фишер, и Штерн отвергают идею, что Гитлер пришел к власти из-за слишком жестких условий Версальского договора. Штерн предлагает сравнить положения Версальского и Брест-Литовского мира (март 1918 г.), который был намного более жестким. В 1933 г., когда Гитлер пришел к власти, те пункты Версальского договора, которые касались репараций и оккупации французскими войсками левого берега Рейна, давно утратили силу.
Фишер отмечает, что «все партии были едины в том, что на Востоке последнее слово еще не было сказано» и что «никогда (даже в Локарно) Германия не соглашалась признать новую линию своих границ с Польшей».
Спор между Фишером и Штерном показывает, насколько поздно распался сформировавшийся при Бисмарке классовый компромисс между земельной и военной аристократией Пруссии и промышленниками с запада Германии. Именно он позволил Гитлеру прийти к власти. Хотя в среде военной аристократии порой звучали сомнения (Шляйхер в 1932 г., позже Хаммерштейн, да и многие другие), решительный разрыв между ней и режимом произошел лишь 20 июля 1944 г., когда граф фон Штауффенберг совершил покушение на Гитлера. Как справедливо отмечает Йошка Фишер, пришлось дождаться 1945 г. и притока на запад Германии беженцев из восточных земель, чтобы юнкеры с востока склонились к делу мира. Его вывод таков: «Для обновления нашей страны понадобилось тотальное поражение. До 1945 г. подобное обновление было попросту невозможным. Вот почему я считаю, что условия Версаля были слишком мягкими»[106]. В другом месте он говорил о «непоследовательности» Версальского мира.
Можно ли было избежать того, что Вторая мировая война окажется еще более кровавой, чем Первая? Мощь прусского милитаризма не была сокрушена. Кроме того, реализация права народов на самоопределение привела к тому, что Германия, с ее 60-миллионным населением, напоминала скалу посреди раздробленной Европы, где во многих странах проживали немецкие и венгерские меньшинства, в той или иной степени зараженные сепаратизмом.
