1914–2014. Европа выходит из истории? | страница 62



Германскую империю 1914 г. ни в коей мере нельзя сравнить с гитлеровской Германией 1939 г. Хотя он еще сохранял многие черты старого порядка, Второй Рейх во многом уже напоминал развитую социальную демократию, пусть даже «особые полномочия» кайзера в военных делах со всей их архаикой отличали его от парламентской демократии в духе Англии или Франции. Ж.-А. Суту утверждает, что Германия того времени могла «стать образцом для развития всей Европы»[84]. Этот тезис, вполне разумный, если говорить о социальном законодательстве, в политическом плане мне не кажется убедительным.

Некоторые историки, например Жюль Исаак, говорили о «неравномерно распределенной ответственности» между центральными державами и странами Антанты, поскольку последние, прежде всего Россия, повели себя неосмотрительно (объявив «всеобщую», а не «частичную» мобилизацию, как советовало французское правительство через своего не слишком усердного посла Мориса Палеолога). В своей книге «Истоки Первой мировой войны»[85] Раймон Пуадевен пришел к следующему выводу: «Те решения, которые правительства приняли в июле 1914 г., в конечном счете были продиктованы заботой о собственной безопасности, престиже и величии». Эти сбалансированные оценки, конечно, делают честь Французскому университету и щепетильности обоих исследователей. Тем не менее они даже не рассматривают возможность того, что имперский Генеральный штаб, а вслед за ним политические лидеры Германии решили начать войну в качестве превентивной меры. Ведь они пошли на нее, когда их первоначальный план – локальный конфликт – рухнул.

Пангерманисты почувствовали, что наконец пришел час, когда Германия сможет выкроить себе империю в Восточной Европе. Но означает ли их решение, что политическую ответственность за него несет весь немецкий народ? Гибридный характер политической системы довоенного Рейха позволяет в этом усомниться. Однако моральной ответственности немецкий народ не несет точно. 231-я статья Версальского договора не провела между ними должного разграничения.

Наконец, ответственность германского правительства и имперского Генерального штаба за развязывание войны не отменяет того, что во всех европейских странах – но в Германии, вероятно, в еще большей степени, чем у соседей, – власти предержащие были морально готовы к войне и явно недооценивали ее потенциальные разрушения и другие последствия. Так что коллективная ответственность всех европейских лидеров за скатывание к конфликту не вызывает сомнения.