Господи, да что же это творится в отделении неврологии 1020-й городской клинической больницы! Здесь люди мрут как мухи. Я вновь накрыл тело Петра одеялом и выскочил из палаты. В фойе за ресепшен сидела худенькая губастенькая синеокая медсестра Люба, которая после вчерашнего дежурства, переночевав дома, в обычном режиме вышла к восьми часам на работу. Она почувствовала мое приближение, оторвалась от своего занятия и взглянула на меня. Мой траурный вид говорил сам за себя.
– Что случилось, Гладышев? – спросила она подозрительно.
– У нас опять труп, Люба.
Глаза молодой женщины округлились.
– Кто? – произнесла она упавшим голосом.
– Петр Горелов, – лаконично ответил я.
Молодая женщина быстро поднялась со своего места и, выйдя из-за стойки, быстрым шагом отправилась в палату. Я пошел за нею. Люба стремительно вошла в бокс к Горелову и Рахимову и, приблизившись к кровати Петра, откинула одеяло. Проверять, есть ли пульс у Горелова, она не стала, потому что, едва дотронувшись до него, поняла, что тот мертв, ибо труп, как я уже говорил, успел окоченеть.
– Гладышев, – проговорила она, зло взглянув на меня, – ты как черный вестник. Я когда тебя вижу, каждый раз боюсь, что ты скажешь, что у нас новый труп. Но почему именно ты всегда находишь умерших?
Само собой, я был ни в чем не виноват, и Люба понимала это, но ей нужно было выместить на ком-то свою досаду, поскольку три трупа, учитывая, что за день до того, как меня положили, в палате на моем месте в кровати умер еще один человек, то четыре, за три дня для любой больницы, не говоря уже для одного отделения, многовато. Но я обиделся – чего она на меня наезжает, можно подумать, будто я их убиваю.
– Да потому что я самый сердобольный из всех в вашем отделении. Вчера Горелов этот вставать начал, шатался здесь по палате, я позвал дежурную медсестру и нянечку. Они уложили его в кровать и связали и ни разу за ночь не подошли, а могли бы, между прочим, поинтересоваться, как себя чувствует больной. Ладно, разбирайтесь тут сами, – сказал я, выплескивая обиду, взял со стула туалетные принадлежности, оставленные мною, и отправился умываться. Кажется, к смертям в неврологическом отделении 1020-й городской клинической больницы я начинаю привыкать.
Труп Горелова пролежал в соседнем боксе почти до обеда. Потом за ним приехали два санитара, переложили тело похожего на черта человека на каталку и увезли, а вскоре в наш бокс вошла медсестра Люба. На передвижном столике на колесиках она привезла препараты для капельницы. С тех пор как умер Леонид Шутов и возникло подозрение у нее и у врача Фролова, что в лекарства был подмешал яд, медсестра не оставляла столик на колесиках в коридоре, он все время был у нее на виду. Она приволокла штативы, поставила капельницу сначала Миклухе, затем Посылаеву, взглянула на меня вопросительно, я отрицательно покачал головой. Мы поняли друг друга без слов.
