— А я и не оправдываюсь… — холодно продолжал Трубнин. — Я делаю свое дело. Я совершенствую машины, довожу до величайшей точности их работу. Я собираю и воплощаю в математические формулы свои наблюдения, провожу научно-исследовательскую работу. На основании моей работы можно строить прочные и нужные машины.
В это время в глубине аллеи показалась черная собака. Она остановилась и, виляя хвостом, стала наблюдать за сидящими на скамейке людьми. Вскоре из-за поворота появились инженер Крымов и механик Уточкин.
— Вот и сам поэт идет, — произнес Трубнин. — Сейчас я познакомлю вас с ним, — добавил он, приподнимаясь со своего места.
По мере того как темнело, Гремякин все энергичнее ходил по своему кабинету. Изредка он останавливался у открытого окна, чтобы вдохнуть полной грудью вечернюю свежесть, а затем снова принимался шагать из угла в угол.
— Стальные трубы… А если диаметр больше? А?.. В самом деле, увеличим диаметр, — директор смотрит в глубину комнаты, где в полумраке вырисовывается темный силуэт письменного стола.
В поселка один за другим зажигались огни. На горизонте мелькали зарницы. Слышались далекие раскаты грома. Приближалась гроза.
— Пусть доставляют на самолете! Точка! — проговорил Гремякин и стремительно подошел к столу. — Все… никаких возражений быть не может!
Даже наедине Константин Григорьевич продолжал чувствовать себя членом большого коллектива. Он мысленно спорил с людьми, доказывал им, спрашивал у них совета, соглашался с ними или опровергал их мнение. Это была своеобразная форма творческого процесса, присущая многим людям, но обостренная у Гремякина до крайности.
— Такие возможности… А мы? Что делаем мы, спрашивается? — резко повернувшись, директор направляется к выходу.
Широко распахивается массивная дверь. Она остается открытой. Ее прикрывает Нина Леонтьевна. Она некоторое время прислушивается к удаляющимся шагам, а затем медленно усаживается за стол.
Но вот в коридоре снова послышался шум шагов. Кто-то ступал грузно и уверенно. Открылась дверь, и на пороге показался приземистый, широкоплечий человек в украинской рубахе и широких брюках, выпущенных поверх добротных сапог.
Это Батя, секретарь парткома. Собственно, его настоящая фамилия — Хвыля, что в переводе с украинского значит волна. Иван Михайлович Хвыля. Но так его редко кто называет. Кличка, данная рабочими, его товарищами, за степенный вид, рассудительность и добродушие, осталась за ним с давних пор.
