Возможно, когда-то человек прозреет и встрепенётся, рано или поздно увидит наконец в зеркале свою натуру, осознает, что прожил совершенно никчемную и неинтересную жизнь и к концу жизни поймет, что все было в его руках, можно было повернуть жизнь в нужное русло. Потому многим приходится расплачиваться одиночеством, малоутешительными итогами жизни, что жизнь не удалась. Уйти, не оставив следа, памяти о себе как о хорошем человеке, жившем на благо близких и дорогих ему людей, окружения, общества. Ведь «Мир принадлежит тем, кто готов его согреть, – не важно, мужчина это или женщина» (Лев Кассиль).
Особенно больно осознавать, что у него не было как таковой нормальной жизни. Поэтому так осмысленно и реалистично звучат слова уже пожилого человека, героя философского, очень теплого фильма «Сирота казанская», снятого одаренным, талантливым режиссером-постановщиком и прекрасным актёром Владимиром Машковым: «Да! Своеобразное у жизни чувство юмора. Думал, что уж ничему не удивлюсь. Всё прожил. Так, сяк – жизнь состоялась… Себя не обманешь – ничего не состоялось».
И это, конечно, далеко не единичный случай. Абсолютно к такому же выводу приходят герои классической литературы, философских кинокартин. Ведь известно, что сюжеты для них авторы черпают из жизни и чаще всего герои не вымышлены.
В частности, герой повести Ивана Тургенева «Вешние воды» Дмитрий Павлович Санин. Как точно автор передает состояние его прозрения!
«…Часу во втором ночи он вернулся в свой кабинет. Он выслал слугу, зажегшего свечи, и, бросившись в кресло около камина, закрыл лицо обеими руками.
Никогда ещё он не чувствовал такой усталости – телесной и душевной.
…никогда ещё то taedium vitae, о котором говорили уже римляне, „то отвращение к жизни“ – с такой неотразимой силой не овладевало им, не душило его. Будь он несколько помоложе – он заплакал бы от тоски, от скуки, от раздражения: горечь, едкая и жгучая, как горечь полыни, наполняла всю его душу. Что-то неотвязчиво-постылое, противно-тяжелое со всех сторон обступило его, как осенняя темная ночь; и он не знал, как отделаться от этой темноты, от этой горечи. На сон нечего было рассчитывать: он знал, что не заснёт.
Он принялся размышлять… медленно… вяло и злобно.
Он размышлял о суете, ненужности, о пошлой фальши всего человеческого. Все возрасты постепенно проходили перед мысленным взором (ему самому недавно минул 52-й год) – и ни один не находил пощады перед ним.
