Затем, к полудню, донеслись первые известия, и всех словно охватила до сих пор не утихшая лихорадочная дрожь. Его имя стало раздаваться повсюду, и ему силой воли приходилось удерживаться, чтобы не откликнуться. Он видел людей, досконально изучавших его фотографию, прикрыв рукой рот. Хуже всего было, когда две молодые женщины выбежали из кабачка с обезумевшими глазами и врезались в него. Когда он дернулся прочь, одна из них, курчавая, схватила его за руку и воскликнула:
— Эй, знаешь, похитили Марка Новия? Мальчишку Лео!
— Да нет, сбежал он! — поправила ее подружка. — Ужасно, правда? Прямо после катастрофы! — Вид у них был едва ли не ликующий. Он ответил им что-то невразумительное и даже не понял, как они к этому относятся.
В ту ночь он не отважился даже справиться насчет жилья и без сна в едином глазу просидел, притулившись, на скамейке рядом с храмом Дианы. Рано следующим утром он, как и все остальные, узнал, что всякому, кто сможет найти его, обещано пять тысяч сестерциев.
Единственным ободряющим обстоятельством было то, что из газетных листков он узнал: его снимки развешаны повсюду — дома в Италии, в Хиеросолиме, а несколько живущих в Терранове римлян утверждали, будто видели его в Инкарумской Цезарее. Он часто задумывался о том, что же на самом деле видели люди и сколько вообще в мире людей, настолько похожих на него.
Отвернувшись от машины, он свернул на боковую улочку. У него уже почти выработалась привычка держать голову втянутой в плечи и идти, опустив лицо. Притаившись в подъезде, он разорвал фотографию Марка Новия на клочки, свернул в шарик, сунул в рот и жевал до тех пор, пока они не размякли от слюны. Потом языком протолкнул их за щеки и под верхнюю губу. После нескольких экспериментов он выработал этот способ изменять свою внешность однажды ночью на постоялом дворе, когда больше всего на свете стремился выглядеть не похожим на самого себя и мог думать только об этом. Он обнаружил, что странная форма нижней челюсти при этом бросается в глаза, однако, наполняя пазухи под скулами, он искажал линии рта, и верхняя губа, немного выступая вперед, выглядела уже. Его удивило, что это никак не сказывается на его голосе, когда он говорит. Он не был уверен, надолго ли этого хватит, чтобы избежать опасности быть выслеженным, но по крайней мере так он чувствовал себя немного спокойнее. Временами, скорее к собственному неудовольствию, он обнаруживал, что скрытое давление на десны почти приятно. Было бы невыносимо долго держать во рту мокрую бумагу, но так было лучше — он это уже понял, — когда приходилось заговаривать с кем-нибудь.
