Ночью Любимцев пошел к реке, сел на ту же скамейку. Он знал, что готов работать с Клешниным. Он еще не представлял всей задачи, но чувствовал большую цель, к которой придется шагать через предрассудки, именуемые моралью, нравственностью, этикой. Не спрашивая, можно или нельзя. И разве способ жизни – «всех драть и все брать» – не близок ему самому? Он признавался себе без особого удовольствия. А вот Клешнин не побоялся сказать вслух. Выходит, понял его за один день, накрепко привязав к себе.
Тетрадь Данилы
Нина
Однажды весной пятьдесят первого у выхода из столовой ко мне подошла девушка лет двадцати пяти, точнее определить было сложно – лагерь быстро старил людей, особенно женщин, а она, я сразу понял – из женского лагеря, хотя и не видел номера на одежде, которая мало отличалась от той, что носили вольняшки. Очень худая, с впалыми щеками, волосы убраны под платок. С узкого, землистого цвета лица смотрели большие миндалевидные серые глаза, а немного курносый нос казался длинным и острым. Видно, правду говорят про недоедающих: одни глаза да нос остались. Девушка спросила, действительно ли я геолог, я кивнул в ответ. «Вы, вероятно, скоро уходите в поле?» – опять спросила она. Я вновь кивнул, не понимая, к чему она клонит. Тогда девушка незаметно сунула мне в руку бумажку. «Прочтите, пожалуйста, – попросила она, с тревогой и пронзительной, как почудилось, надеждой, заглядывая в мои глаза. – Только не сейчас, завтра я вас здесь буду ждать».
Мне уже сигналила машина – надо было ехать в поселок, в управление, окончательно скорректировать с начальством задание на полевой сезон, поэтому я ответил, что мы сможем увидеться только через три дня. Взгляд девушки мгновенно потух, она затравленно посмотрела по сторонам, о чем-то лихорадочно размышляя, потом жалко так улыбнулась, сказав, что постарается, хотя и не знает, сумеет ли. Но тут по ее лицу пробежала какая-то решимость, она ближе наклонилась ко мне и прошептала: «Я – Нефедова, октябрьский этап сорок девятого». Сообщив это, резко повернулась спиной, зашагав прочь, показывая лагерный номер на спине.
Девушку звали Ниной, она была, как я, из Ленинграда и, что меня больше всего поразило, училась в моем родном институте. Не доучилась один курс. Отца арестовали в сорок восьмом, а ее через несколько месяцев исключили из института, осудив на пять лет лагерей. Нина спрашивала, не нужны ли нам специалисты в петрографии. Я загорелся – петрография считалась мутной наукой, специалисты в ней наперечет. То, что она не доучилась, не имело особого значения, к тому же девушка готова была идти в поле хоть рабочим. Я хорошо понимал, что означает для нее вырваться из лагеря, да еще в поле, заняться геологией. В записке она честно предупреждала, что на ней клеймо «дочь врагов народа» и слишком рисковать ради нее не стоит. Это меня тронуло: прося о помощи, она не могла не понимать, что для меня это, как ни крути, риск, но оставляла лазейку для совести, сообщая, что поймет, если ничего не получится.
