какой угодно особы, в данном же случае — Малапуция Хавоса. Именно это и делаем мы и ежевечерне в оном подвале суд над Хавосом чиним, а загнав его в гроб, наутро снова мстим за народ наш, и будет так до скончания века!!!
Охваченный ужасом, я ему немедля так отвечал:
— Не иначе как вы, милостивые государи, вовсе лишились ума, ежели полагаете, будто сей обыватель, сей дух из машины, коего вы, как я понял, ежевечерне изготовляете из атомов холодной прокаткой, должен отвечать за деяния — неважно какие — ученого, умершего бесповоротно три столетия назад!
А профессор на это:
— Так кто же этот накарачник носатый, коль скоро он сам себя Малапуцием Хавосом именует?.. Как тебя звать, плеяда гадюшная?
— Ма... Малапуций... Ха...вос, Ваша Беспощадность... — пролепетал носатый.
— И все-таки он не тот же самый, — настаивал я.
— Как это — не тот же самый?
— Да ты ведь, почтенный профессор, сам мне сказал, что того уже нет в живых!
— А мы его воскресили!
— Другого, двойнягу, дублиста; похожего, но не тождественного!
— Докажи, ваша милость!
— Не буду ничего доказывать, — отвечал я на это, — ибо в руках у меня лазерный ствол, а сверх того я отлично знаю, почтенные ученые, что дискуссия на эту тему таит немало опасностей, поскольку нетождественность тождественного recreatio ex atomis individui modo algorytmico[2] есть знаменитый Антиномический Парадокс, или Labyrintum Lemianum[3], описанный в трудах сего филороба, именуемого также Advocatus Laboratoris[4]. А потому безо всяких дискуссий, но под лазерным дулом немедля отпустите на волю этого носача и даже мыслить не смейте о прежнем рецидивном тиранстве!!!
— Благодарю, Ваша Великодушность! — закричал малиновокафтанник, подымаясь с колен. — Вот здесь, — он похлопал себя по оттопыренному карману, — лежат новые формулы и чертежи, при помощи коих уже безусловно и безукоризненно можно раифицировать легарийцев; это — схема заднего сопряжения, а отнюдь не сопряжения шеренгою, как случилось мне написать три столетия назад из-за случайной ошибки в расчетах! Немедля бегу воплощать великое открытие в жизнь!
И точно, он уже брался за ручку двери на глазах у нас всех, застывших от удивления. Тогда отпустил я онемевшую длань и, отворотив взор, сказал профессору:
— Снимаю возражения свои — делай, сударь, что должно...
С тихим урчанием все четверо вскочили, насели на Малапуция, связали его и до тех пор им занимались, пока его на свете не стало.
Они же, переведя дух, кафтанчики на себе одернули, поправили надорванные перевязи, холодно поклонились мне и вышли гуськом из подвала, оставив меня одного с лазерной тяжелой пистолью в дрожащей руке, переполняемого удивлением и меланхолией.
