Обычно Волоколамов выстраивал чёткие логические цепи, но только не тогда, когда рассматривал чужие паспорта. Эмоциональное перевозбуждение приводило к метанию мысли, перескакиванию с одного предмета на другой, недооценке одного события вкупе с преувеличением значимости другого, так как в состоянии восторженного аффекта он опьяневшим казаком мчался на необузданном жеребце не по дороге, а по кочковатому полю, и конь этот летел чёрт знает куда сразу во всех направлениях. В общем, Остапа непоследовательно несло, но одно не вызывало сомнения: паспорт представлял для Леонида большую ценность.
— Почему ты его в обложку не закатал? Истреплется ведь, ветошью станет! — благим матом заорал Волоколамов.
— Псих! — бросил Левандовский.
— А ты — сволочь! Где ты его носишь? Так я тебе напомню. В заднем кармане джинсов ты его носишь! Рядом с анусом он у тебя хранится! Чтобы достать паспорт, ты проделываешь такое же движение рукой, когда вытираешь одно место в туалете! Один в один! Давай туда ещё пачку мальборо запихай, чтобы паспорт дешёвым американским табаком пропитался, чтобы вонючий ковбой нашего двуглавого орла сношал!
— И запихаю! — взревел Левандовский.
— И запихай! Кто тебя просил у меня убираться?! Лучше бы ты сам убрался к чёрту!
— Куда подевалась твоя интеллигентность? В пьяном виде ты похож на неандертальца, на обезьяну! Посмотри на себя! Ты же животное! И куда подевалось твоё преклонение перед Западом?! Может, я его с окурками подмёл?! Ты же ещё вчера был готов заглядывать им в рот, подстилкой стать, ботинки лизать, потому что они де — великие нации, а мы де — дерьмо! А сегодня про ковбоя с паспортом мне базаришь.
— Твари мы! — опустившись на табуретку и вцепившись в волосы, отрешённо произнёс Волоколамов, и подбородок его задрожал. — Водку третий месяц жрём, всех баб в общаге уже того. — В глазах Леонида вскрылись реки, начался ледоход, но пока ни одна капля не вышла из берегов. — Я хотел стать государством в государстве, Лёха. Передвижной державой, самодостаточной единицей. Вы всё время упрекаете меня в холодности, а это была всего лишь независимость, территориальная целостность страны, которую я годами создавал внутри себя. Государство — это машина, оно по определению бездушно. — На глазах Леонида выступили слёзы. — Машина может сломаться, но боли при этом чувствовать не должна.
— Должна, но не обязана, параноик. Давай разнойся ещё, — бросил Левандовский, с неудовольствием почувствовав, что после слов друга у него самого на душе заскребли кошки. — Книг-то развёл, яблоку негде упасть. Я бы на твоём месте…
