Полевой командир Зелимхан Дзасоев заметил, что противник прекратил стрельбу. Вооружившись биноклем, он стал внимательно осматривать укреплённый блокпост федералов, пока, наконец, не обнаружил причину странного молчания десантников. Прочитав надпись на ватмане, Дзасоев отдал приказ о прекращении огня и, подозвав одного из боевиков, сказал:
— Соберёшь стадо и выведешь мальчишку из огня. Один из русских поможет тебе. Пошевеливайтесь. У нас не так много времени. И всё-таки эти без пяти минут мертвецы — хорошие солдаты. Клянусь Аллахом, мне жаль, что они встали у нас на пути.
И словно не было войны…
Младший сержант российской армии Коля Волнорезов снял китель, сбросил сапоги, закатал до колен брюки, лихо сдвинул голубой берет на затылок, улыбнулся, засунул загорелые руки в карманы и, насвистывая какую-то весёлую мелодию, бодрым шагом направился вниз.
— Ты смотри-ка! Бард в пастухи заделался, — с завистью пробормотал ефрейтор Круглов.
— Что ты там мямлишь, сынок? — задал вопрос Кощей.
— Это я так, товарищ старшина. Сам с собою.
— Что-то мне твой голос не нравится. Ссышь немного?
— Боюсь! Да, боюсь! А чего такого? Это мне задачу выполнять не мешает, — с вызовом в голосе пробурчал Круглов, а потом задумчиво продолжил: «Колька всегда и во всём был первым: на студенческих пирушках, в драках и любовных похождениях. Я всегда завидовал ему. Один он у матери, товарищ старшина. Она в нём души не чает. Вот я, к примеру…
— Отставить! — перебил Кощей. — Бог собрал на этой проклятой высоте отборную гвардию, и ты ничем не хуже твоего друга.
— Да вы только посмотрите на меня. Несклёпистый тюфяк, лицо — тяпкой. Сам не знаю, как Волнорезов с Брутовым меня к себе подтянули. Они ведь никогда не давали мне почувствовать свою ущербность. Бывало, что вляпаюсь в какую-нибудь историю, а эти уже тут как тут. Волнорезов самого чёрта мог заговорить и убедить его в том, что Степан Круглов успеет подготовиться к зачёту, закроет долги перед сдачей экзамена и т. д. Подшучивал он надо мной, конечно, и тупорылым идиотом обзывал, но это у него всё так — от избытка энергии и эмоциональности. Мятущаяся душа и светлая голова, он всегда страдал оттого, что не может найти для себя настоящего применения. Оголённый нерв, в общем… А Брутов… Когда раздавали смелость…
— Я бы сказал наглость и пакостность, — прервал старшина.
— Не знаете Вы его, — зло бросил Круглов. — Его наглость — от глубоко запрятанной стеснительности, пакостность — от любви к разнообразию. Никто не знает, что у него очень чувствительная душа.
