— Не правда ли, Пузырь, что перевёлся ныне студент? Ни петь, ни рисовать, ни на дуде сыграть, — начал Митроха.
— Правда, чистая правда, дружище, — ответил Пузырь, снял шляпу, достал из кармана пиджака папиросы «Беломорканал», закинул ногу на ногу и закурил.
— С прискорбием должен тебе заметить, что и людей-то не осталось, — ехидно заявил Митроха и расплылся в улыбке. — Не люди — гуппёшки аквариумные. Вона — от тополей и то больше проку. Те хоть кислород выделяют.
— Конечно, не хотелось бы выражаться в присутствии достопочтенных «лимонов», но выделительная система человека по-прежнему выдаёт…
— Гнусь. Ты ведь хотел сказать гнусь, Пузырь?
— Ой ли, ой ли, дружище. Вещи давно напрашиваются на то, чтобы мы стали называть их своими именами… Знаешь, на ум почему-то пришла история о нашем с тобой товарище. Надеюсь, в кладовых твоей памяти сохранилась история о Хоботяре?
— Да-а-а, — протянул Митроха. — Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Хоботяре.
— Озвучить ли её, мой друг? Уместно ли сейчас?
— О, да! Самое время, самое время, — утвердительно закивал головой Митроха. — Но только коротко, предельно сжато, иначе лопнешь от напруги, и в подлунном мире станет одним замечательным человеком меньше.
— Хорошо… Жил Хоботяра, месил Хоботяра, вышибли Хоботяру, но люди не забывают о нём, пример, так сказать, берут… Ну, как?
— Сама лаконичность должна гордиться тобой, а теперь уходим.
У всех шестерых первокурсников, сидевших в беседке, проступили на лице признаки агрессии: у одних — ярко выраженной, у других — еле заметной. Молотобойцев взорвался первым:
— А ну стоять! Вы на кого это тут намекаете?
— А намекают они на то, что я, ты, да и все мы — навозные черви, копошащиеся в вонючем дерьме, — вскипел Левандовский. — Это нетрудно понять из их диалога.
Магуров лениво потянулся, кое-как заставил своё грузное тело оторваться от скамейки, соорудил на своём лице что-то навроде недовольства по поводу всей этой мышиной возни, подошёл к выходу из беседки и загородил его. Загородить в Яшином случае означало — наглухо замуровать, что он, сам того не подозревая, с успехом и проделал. Не то, что человек — комар терял теперь всякую надежду на проникновение в беседку через живую дверь, которая на уличной стороне стала покрываться испариной.
— Мы ждём ответа, господа, — спокойно заметил Волоколамов. — Я знаю Яшу два часа, но уже успел разглядеть в этом гиганте дикого зверя, не подозревающего о существовании слова «милосердие». Надеюсь, я не ошибся в своём предположении?
