— Это она! Там, за дверью! Ты… сховал ее!!! Меня спасло врожденное хладнокровие.
— Вы чего, батя, опупели? — ледяным голосом поинтересовался я. — Это ж моя родная бабушка орет. Она там, в соседней каморке тусуется.
— Бабушка? — жесткими трясущимися ручищами боярин ухватил за грудки. Кончики усов задергались и злобно приподнялись. — Отчего же голос… такой знакомый?!
— Вам теперь… кхе! везде чудится милый голосок? Повторяю: визжит моя троюродная прабабушка, Марфа Патрикеевна Бисерова, девяносто три года от роду, ветеранша финской войны.
— Кричит? Почему кричит?
— Дык это… кушать просит. Вечерний бифштекс с яйцами и все такое… Старенькая, а жрет за троих.
— Бабка, говоришь… — Катома фыркнул, недоверчиво мотнул головой. — А ну давай поглядим!
Молодец такой, он уже привстал со скамьи! Вот весело.
— Не-не, папаша! — выдохнул я. — Вам туда нельзя.
— Это как? — во взгляде боярина мелькнула кривая тень недоверия. Бородавка на переносице сурово нахохлилась. Язык мой был мне враг. Он сработал прежде мозга:
— Бабушка у меня… опасная. Оч-чень агрессивная.
— Что???
— Она это… м-м… боится людей. Особенно незнакомых мужчин. И кидается. Как укусит зубами, просто кошмар.
— Ох ты… — Катома чуть отшатнулся, изумленно качнул усами. — Знать, болезная?
— Да-да, у нее это… плоскостопие. И кариес. Сплошной, на всех зубах. Очень, очень мучительная болезнь. И заразная притом.
ГРОХ!!!
Тяжелое ударило в стенку с той стороны. И снова истошный девичий вопль. Затыкая уши, я поморщился. Фирменное Метанкино верещание, как обычно, напоминало по тону экспрессивный скрипичный пассаж в си-бемоль мажоре, брачный клич малайской макаки и предсмертный писк мытищинской пионерки, заживо изгрызаемой задорными никарагуанскими пираньями.
Грох! Опять кидается посудой. Шмяк! И подушками.
Катома тревожно покосился на дверцу:
— Никак, случилось что?
— Думаю, кинулась на служанку, — мигом сорвалось с языка. — Я же говорю, опасная бабушка: своих не признает. Ох, старость не радость. В смысле не в кайф.
Хотел еще добавить некий бред о том, как часто приходится нанимать новых служанок взамен изгрызенных, но слова погасли в звенящем переливчатом Метанкином вопле:
— Вр-р-руууун! Кр-р-ретииин! Негодяяяяяаааай!!!
Кажется, от вибрации на подоконнике начали взрываться горшки с цветами. Лопнул также любимый глиняный графинчик (с пивом! оно потекло по столешнице!). Ну знаете… это слишком.
— Я мигом, — кивнул я Катоме, взлетая с табуретки. — Проведаю бабушку и вернусь!
