– Может быть, отец думал, что это единственное, что достойно передать сыну, – неожиданно сказал Артур. – В остальном, ты знаешь, он мало был похож на «благочестивого отца» из воскресной книжки… И когда оказалось, что я неспособен линию провести ровно, он потерял ко мне всякий интерес…
На следующее утро я вместе с леди Редверс и Артуром выслушал отчет доктора, который подтвердил наихудшие опасения. Сэр Арчибальд так и не приходил в сознание, и его время в этом мире заканчивалось. Речь шла о днях, не о неделях.
…Тягостная атмосфера дома, застывшего в ожидании неизбежного, по-своему сказывалась на каждом его обитателе. И без того превосходно вышколенная прислуга превратилась в невидимок, но это не спасало их от тихих и жестких выговоров леди Редверс, которая отчитывала их самолично, не доверяя этого дворецкому или экономке.
Артур – после того первого вечера – на удивление мало нуждался в моем обществе. (Может, потому, что мы очень по-разному представляли себе «допустимое» количество выпитого, и я, заметно уступая Артуру в выносливости, твердо придерживался своей нормы.) Почти все время он проводил вне дома, возвращаясь иногда за полночь, – хотя, надо отдать ему должное, никогда не терял самоконтроль и дар речи.
Я оказался предоставлен сам себе и часами прогуливался по Лондону, неохотно думая о возвращении, изучал библиотеку, пытался делать выписки для своей новой книги… И, конечно, размышлял о том, кто умирал, находясь под одной крышей со мной. Характер сэра Арчибальда был виден во всем: в его ярких солнечных картинах и коллекции холодного оружия, заполняющего каждую стену в доме; в «фермерских» глиняных трубках в курительной; в откровенно непристойной, но выполненной с большим искусством скульптуре Леды и лебедя в саду; в прожогах и следах от пепла на коврах у ножек каждого кресла в библиотеке, в радужных радостных бликах от витражей (ручаюсь, в доме не было ни одного простого стекла!), которые сейчас смотрелись так неуместно… В библиотеке висела уменьшенная копия знаменитой «Прекрасной безжалостной дамы». Золотоволосая фея склонилась над рыцарем, спящим на склоне холма, усыпанного маками, с цветом которых перекликалось ее пышное алое платье. Отброшенный в сторону меч, поймавший на лезвие закатный отблеск, был бессилен его спасти. «…Цветы в кудрях, блестящий дикий взор…» Для этой картины позировала не нынешняя леди Редверс, и я сомневался, что такая совершенная красота вообще существует в нашем бренном мире.
