– Да, да, Остап Ибрагимович, готов, готов. Скажите сколько и я готов.
– Сейчас речь не об этом, товарищ нэпман. Успокойтесь, поговорим на эту тему после.
– Да, да, как скажете, приму любые ваши условия, дорогой мой. Остап Ибрагимович.
– На этом пока и расстанемся, товарищ Клюев. – твердо ответил Остап, выходящему из машины нэпману. – До свидания.
– До свидания, до свидания, – затараторил, слегка кланяясь уже отъезжающей машине.
– Ну, детушки! – воскликнул Остап, держа завернутый сверток в мохнатое полотенце.
– Надо быть все-таки, командор, назначить ему сумму выплаты за сокрытие его преступления.
– Мне нравится, Шура, когда вы думаете, и не нравится, когда вы все переводите на деньги.
– Да я, командор… по справедливости, конечно, вы правы как всегда.
– Как всегда, – ведя автомобиль, подтвердил Козлевич.
Компаньоны подъехали к своей конторе и были удивлены, увидев у дверей ее, прохаживающегоЛоева.
– Я к вам с просьбой, Остап Ибрагимович, – встал он перед Бендером, когда тот вышел из машины, не выпуская из рук ценнейший сверток в мохнатом полотенце.
– Слушаю вас, Семен Михайлович?
– Хочу отпроситься на два-три дня. Нам надо с Клавой. Это моя жена, съездить в Мотовиловку к ее родственникам. У ее сестры ребенка крестить будут. Заодно и продуктов прихватим оттуда.
– Хорошо, хорошо, не возражаю, поезжайте, поезжайте. Сейчас особо работы в нашем музее нет.
– Спасибо, благодарен вам, – сказал рисовальщик уходя.
– Это кстати, камрады, – сказал Остап, входя в контору, дверь которой уже открыл, расторопный Балаганов.
– Ну, камрады! Закройте на замок дверь, Шура, чтобы нам никто не помешал. И вывесите табличку, что все археологи на раскопках. И задерните занавески на наших двух полуподвальных окнах, – давал указания Остап, разворачивая бережно полотенце свертка на своем председательском столе.
Тройка концессионеров сгрудилась у стола и шесть их глаз уставились на сказочный молочник и на стоящие рядом с ним чашечки, размерами соответствующие ему.
– Чудо, а? – не мог оторвать от него глаз Бендер.
– А две чашечки, командор? – прошептал Балаганов.
– Неспроста эта тройка так дорого стоит, Остап Ибрагимович, – погладил усы Козлевич.
– И вот смотрите, – взял молочник Остап, – показывая его донышко. – Буква «Фэ», как замысловато написано. И так на всех чашечках, – показывал он донышко чашечек: – Фэ, Фэ, Фэ… Что скажете, камрады?
– Фаберже!
– Надо полагать, братец Шура, – тронул осторожно рукой чашечку Адам Казимирович.
