Пушкин грустно улыбнуться в ответ.
– Я знал графа Милорадовича. Он часто ходатайствовал перед Александром I за множество лиц из числа просителей, достойных, по его мнению, высочайшего снисхождения. Было мне около двадцати лет, когда полицмейстер доставил меня к графу… – он на секунду замялся, – для беседы. Желая разобрать, которые из ходивших тогда в списках вольнодумных стихов мои, я тотчас взял да и записал все свое в тетрадь. Выходка моя, признаться дерзкая, пришлась генералу по нраву. Говорят, он хоть и передал ту тетрадь государю, но просил за меня… Его гибель меня сильно печалит. Да вы и правы: смертоубийство мне не по нраву. Класс писателей более склонен к умозрению, нежели к деятельности. В молодости кровь моя горела, а теперь я давно уже желаю вполне и искренно помириться с правительством. В этом желании более благоразумия, нежели гордости с моей стороны. Но тогда, десять лет назад, гонимый шесть лет кряду, замаранный по службе выключкою, сосланный в глухую деревню за две строчки перехваченного письма, я, конечно, не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость истинным его достоинствам. Но никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революции – напротив.
– Я хорошо помню ваши строки о гении и злодействе, – сказал я. – Я никогда не думал, что вы могли бы одобрить отнятие человеческой жизни.
– Не забывайте про мои дуэли! – возразил Пушкин, и глаза его сверкнули. Потом он сник. – Ах, некогда в Крыму моим коньком был вечный мир аббата Сен-Пьера. Я был убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный всеобщий мир и что тогда не будет проливаться никакой крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями и с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия. Что думаете, будет так когда-нибудь?
– Вечный мир я почту за благо, – признался я. – Но я не думаю, что грех человекоубийства искореним.
– А грех самоубийства? Как вы к нему относитесь?
Я не сразу нашелся с ответом.
– Как врач я знаю, что могут быть невыносимые страдания, от коих спасение ищет человек в смерти, – проговорил я, – но как христианин я не могу оправдать эту слабость, хоть и сожалею о несчастных. Но неужели вы?…
Ах нет! – Пушкин махнул рукой. – Я вспоминал сейчас об одном своем друге, почившем несколько лет назад. Он умер гнилой горячкой, протекавшей очень быстро. Злые языки обвинили его в самоубийстве (к тому были поводы: его стихи о французской революции вызвали гнев начальства). Но я ни на минуту не поверил сам этому! – Взгляд его заблестел. – Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала.
