Надежду Осиповну Пушкину, урожденную Ганнибал, я навещал, когда она вместе с мужем снимала квартиру в доходном доме Касторского в Свечном переулке, и позднее, когда семейство переехало на Моховую, в дом Кельберга.
В юности она считалась красавицей, ее называли за экзотическую внешность прекрасной креолкой или прекрасной африканкой. Я и сам мог в том удостовериться, глядя на старинный ее портрет, изображавший смуглую даму с орлиным носом и с розой в темных кудрях. Однако с годами красота поблекла, роды подпортили чудные некогда формы, лицо покрыли морщины, плечи поникли под тяжестью прожитых лет. А вот глаза – темные и выразительные – по-прежнему ярко выделялись на ее смуглом лице, то и дело меняя свое выражение. Дошло до меня, что было у милейшей Надежды Осиповны и другое прозвище, не столь лестное – «арапка». Так назвали ее те, кого она изводила своими капризами: приходилась она внучкою арапу Петра Великого, генерал-аншефу Абраму Петровичу Ганнибалу.
Характер ее, по всей вероятности, был испорчен тем, что отец покинул ее в самых ранних летах и она росла как бы сиротою и в большой бедности. Была она капризная, пылкая, властолюбивая, вспыльчивая, упрямая, эксцентричная, страстная к удовольствиям, но всегда рассеянная до крайности. Я подозревал у нее нервическую болезнь, которую с древнейших времен принято именовать hysteria. К сожалению, с годами к этому недугу прибавились и другие хвори, телесные.
К сожалению, не могу назвать Надежду Осиповну хорошей хозяйкой, с чем ее супруг, впрочем, мирился легко и охотно. Они любили друг друга, но спокойная размеренная жизнь была им обоим в тягость. Все семейство Пушкиных представляло что-то эксцентрическое. Дом их был всегда наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой – пустые стены или соломенный стул.
Кроме того, семейство Пушкиных отличалось удивительной непоседливостью, они любили менять квартиры, а если где-то задерживались, то беспрестанно переставляли в доме мебель. Приходя к ним, я с изумлением видел, что бывшая спальня вдруг стала гостиной, а гостиная переехала в столовую. Я привык к тому, что в их доме всегда царил беспорядок, а если меня приглашали остаться к обеду (что случалось несколько раз), то я не мог не заметить, что подаваемые за столом салфетки часто были недостаточно накрахмалены и плохо выстираны и желтоваты. В иные мои визиты хозяйка дома встречала меня веселая, приветливая и нарядная: не имея ни малейших притязаний на красоту, давно увядшую, она сохранила все привычки своей молодости и одевалась так же долго и старательно, как и тридцать лет назад. Но в другой раз я узнавал, что она уже несколько дней не выходит из комнаты, погрузившись в глубокую печаль и не удосуживаясь даже причесаться.
