Ее боль пробрала меня насквозь, добавляясь к моей собсвтенной. Ведь она звала его, человека, который навлек на нее все эти несчастья, но не меня, ту, которая всегда помогала. Как бы то ни было, я подняла перед собой букетик, который дала мне мать, и сказала:
— С давних пор женщины моего рода выкармливали благородных детей. Нам известны древние целебные средства, и в моих руках сейчас то, что облегчит ее боль и поможет ребенку явиться в этот мир.
Старуха злобно уставилась на меня — мне ли не знать о ее давнем соперничестве с моей матерью. Она было заворчала, что негоже корове мычать о том, что ей знать не дано, но на этот раз унизить меня не было никакой возможности, потому что Каушен услышала меня и прохрипела:
— Дайте сюда цветы, прошу, или я умру от боли, умру!
Теперь повитуха не могла оспаривать мое право здесь находиться. Я бросилась к Каушен и подставила цветы так, чтобы она могла вдыхать их аромат. Она вцепилась в мои запястья обеими руками так крепко, что клянусь, я чувствую это и по сей день. А букетик, по всей видимости, свое дело сделал, так как она набралась сил для своего часа. С каждой схваткой она звала Лостлера, но это уже мало походило на имя, скорее, на какой-то решительный рев. Я стояла рядом и позволяла ей держаться за себя. Мое собственное нутро болело, и я чувствовала, как спазмы сотрясают мою утробу точно в ритме ее потуг. Мне было известно, что это нормальное и даже полезное явление после родов, но не могла избавиться от ощущения, будто я и сама рожаю рядом с ней и что мои спазмы словно бы помогают ей.
Она собралась с силами, это верно, но, на мой взгляд, ее роды сильно затянулись. Одна повитуха шепотом сообщила своим помощницам, что, видимо, придется ей разрезать чрево Королевы-в-Ожидании и достать ребенка, иначе можно потерять обоих. Тогда моя госпожа широко открыла глаза.
— Никакой нож не коснется меня, — объявила она. — Пусть мое дитя выйдет тем же путем, что и вошло. Довольно над ним пролито крови!
И все, кто стоял рядом, заохали от этих слов, но возразить не посмел никто, ведь последнее слово всегда за роженицей. И она рожала дальше, хотя я уже думала, что дать разрезать себе живот было бы не так больно. Ночь сменилась рассветом, наступило утро. Раз за разом король посылал гонцов к ее двери, и каждый раз они возвращались с одним и тем же «пока нет». В конце концов, он послал пажа сидеть в зале под дверью и дожидаться. С приходом темноты я видела, как моя госпожа слабеет.
