Все танкисты это знают: когда пушка над люком водителя, он выйти не может. И вползти внутрь не может тоже. Водитель всегда напоминает наводчику, чтобы не забыл сдвинуть пушку. Когда проезжали мост Бнот-Яаков, Рони сказал мне: «Если случится что-нибудь, не забудь про люк». Я взобрался на танк, на свое место. Электрическое поворотное устройство не работало: альтернатор вышел из строя. Когда он нужен, он всегда не работает. Я попытался повернуть ручку. Поддавалась с трудом. Я бил по ней изо всех сил, торопился. Знал, что мы оба сейчас являемся прекрасной мишенью. Все наводчики любят стрелять по танку, который уже подбит. Удобная цель. А уж тот, кто подбил, наверняка выстрелит снова, и сейчас он целится повыше — в башню. По-видимому, приказы у них такие же, как у нас. Ручка немного поддалась. Я спрашиваю: «Рони, теперь ты можешь?» — «Нет, — отвечает он тихо, — продолжай крутить вправо, быстрее». Я стараюсь, но ручка не двигается. Что-то ей мешает. Очень болит рука. Я беру килограммовый молоток, который перед самым выходом из Ифтаха Эли нашел в сумке с инструментами, валявшейся на складе на полу. Я бью молотком. Ни о чем не думаю, только об этой ручке. Она двигается. Двигается. А сейчас — быстрее. «Рони! Ты можешь?» — «Да, — отвечает. — Почти. Нет, недостаточно. Поверни немного еще».
У меня в руках больше нет сил. Ручка продолжает сопротивляться. Еще раз молотком. И еще раз. «Я вышел!» — кричит Рони.
Я выпрыгиваю. Сейчас мы все четверо вместе. Гиди указывает направление. Туда. Скорее. Бегом. Бежим, пригнувшись, по базальтовым камням, под пулями. Нас увидели. Шпарят из пулеметов. Густой огонь. Над головами летят осколки камней. Я помню: под огнем надо бежать зигзагом, пригнувшись как можно ниже, чтобы мишень — ты! — стала меньше и трудноразличимой. Так нас учил Вальберг, суровый командир взвода, когда мы тренировались в прыжках с парашютом. Рота была смешанной: йешиботники и ребята из НАХАЛа[36]. «Я научу вас, что значит быть солдатом. Добьюсь, чтобы это вошло у вас в плоть и кровь. Тот, кто не пробежит как следует личную дистанцию, ночью будет взбираться вверх по холму с носилками. Сейчас вы воспринимаете это как измывательство — и негодуете, — говорил Вальберг, — на войне скажете мне спасибо». Кто тогда думал о войне.
Эли опустился на землю. Он совершенно обессилел. Все утро беспрерывно заряжал.
— Я дальше не побегу, — сказал он. — Если хотите, бегите. Все равно ничего поделать нельзя.
