Строгов, неожиданно, вдруг, закрыл лицо руками и заплакал. Без удивления, словно так и должно быть, смотрели на него с русским жалением и кротостью.
Строгов поднялся. Молча раскрыл чемодан. Вынул кипы последних номеров «Безбожника» и антирелигиозных плакатов — бросил в костер.
В сельской церкви зазвонили к пасхальной заутрени…
Строгов отошел в сторону и, скрестив руки, без шапки, стал слушать пасхальный звон, и было видно, как вздрагивали у него плечи, не то от холода, а может быть, от глухих судорожных рыданий.
Вечерним часом у реки Волхова подошел к богомольцам человек в солдатской рубахе и заплатанных шароварах. Бос. Рыжевато-рус. Ростом высок. За плечами австрийский ранец и высокие пыльные сапоги. Глаза — тех, кто прошел много дорог, кто часто ночевал под звездами среди степи и леса, кого коснулось монастырское утешение и у кого бессонной была душа.
Старый ходок по святым местам, сухорукий Пахом, взглянул на незнакомого человека, улыбнулся, как своему и подумал:
— Глядите, Божий человек… Взор тихий, а душа беспокойная!
Неведомый спросил:
— Не в монастырь ли, братцы, путь держите?
— Туда, землячок, к образу Пречистыя Мати!
— Можно с вами?
— Милости просим, Христов человек!
Пошли вдоль древней реки, в озарении уходящего солнца, кроткими новгородскими полями, навстречу дальнему монастырю, осевшему среди лесов и славному на всю Русь образом Пречистыя Мати, древними новгородскими напевами и чистыми серебряными звонами.
Было богомольцев с новым попутчиком пять человек. Старый ходок Пахом. Бельмастый. Лохматый. В зимней солдатской папахе и опорках. Мудрый и ласковый взгляд.
Бородатый Ларион в длинном, похожем на подрясник, кафтане. Суровый и тощий, как пустынник.
Сгорбленная старушка Фекла в черной плисовой кацавейке и монашеском платке, всю дорогу творившая молитву Иисусову.
Босой, бледный мальчик Антоша с большими пугливыми глазами, одетый в длинную без пояса холщевую белую рубашку, с букетиком полевых цветов в тоненькой ручке.
Шел Антоша позади всех тихим болезненным шагом, странно молчаливый, не по-детски серьезный и затаенный.
Мерный молитвенный шаг богомольцев так созвучен был летним сумеркам, шелесту травы, переплескам Волхова, догорающим зорям и льдистым мерцаниям вечерней звезды.
— Кто такой будешь, милый человек? — спросил Пахом нового попутчика.
— Игнат Муромцев… — тихо ответил тот и опустил голову. Богомольцы вздрогнули, и страх затаился в их спокойных крестьянских глазах.
