Руци Твои сотвористе мя и создасте мя:
вразуми мя, и научуся заповедем Твоим[78],
и при опоясании парчовым широким поясом:
Благословен Бог, препоясуяй мя силою,
и положи непорочен путь мой…
на высоких поставляяй мя[79].
— Пояс знаменует препоясание Господа перед совершением Тайной вечери, — прогудел мне дьякон.
Священник облачился в самую главную ризу — фелонь, произнеся литые, как бы вспыхивающие слова:
Священницы Твои, Господи, облекутся в правду,
и преподобнии Твои радостию возрадуются…[80] Облачившись в полное облачение, он подошел к глиняному умывальнику и вымыл руки:
Умыю в неповинных руце мои
и обыду жертвенник Твой, Господи…
возлюбих благолепие дому Твоего
и место селения славы Твоея.…
[81] На жертвеннике, к которому подошли священник с дьяконом, стояли залитые солнцем чаша, дискос[82], звездица[83], лежало пять больших служебных просфор, серебряное копьецо, парчовые покровы. От солнца жертвенник дымился, и от чаши излучалось острое сияние.
Проскомидия была выткана драгоценными словами.
Воздвигоша реки, Господи,
воздвигоша реки гласы своя…
Дивны высоты морския,
дивен в высоких Господь…[84] Яко святися и прославися
пречестное и великолепное имя Твое…
Священник с дьяконом молились о памяти и оставлении грехов царям, царицам, патриархам и всем-всем, кто населяет землю, и о тех молились, кого призвал Бог в пренебесное Свое Царство.
Много произносилось имен, и за каждое имя вынималась из просфоры частица и клалась на серебряное блюдце-дискос. Тайна Литургии до сего времени была закрыта Царскими вратами и завесой, но теперь она вся предстала предо мною. Я был участником претворения хлеба в тело Христово и вина в истинную кровь Христову, когда на клиросе пели: «Тебе поем, Тебе благословим», а священник с душевным волнением произносил:
И сотвори убо хлеб сей — честное Тело Христа Твоего,
а еже в Чаши сей — честную Кровь Христа Твоего…
В этот день я испытывал от пережитого впечатления почти болезненное чувство; щеки мои горели, временами била лихорадка, в ногах была слабость. Не пообедав как следует, я сразу же лег в постель. Мать заволновалась.
— Не заболел ли ты? Ишь, и голова у тебя горячая, и щеки как жар горят!
Я стал рассказывать матери о том, что видел сегодня в алтаре, и рассказывая, чувствовал, как по лицу моему струилось что-то похожее на искры.
— Великое и непостижимое это дело, совершение Тайн Христовых, — говорила мать, сидя на краю моей постели, — в это время даже ангелы закрывают крылами свои лица, ибо ужасаются тайны сия!
