Амвросий задумывается, откидывает назад волосы и останавливается перед висящим на стене портретом в митрополичьем одеянии. Строгое и в то же время грустное лицо, как живое, смотрит со стены.
- Ты счастливее меня был, великий человек, - шепчет Амвросий, - тебе не приходилось тосковать о Киеве, о любезной матери-Украине. Ох, тяжко так... Научи меня, великий святитель!
Но Петр Могила ничего не отвечает со стены, он все сказал при жизни.
Стуча сапогами на железных подковах, в келью входит запорожец с косою и в послушнической рясе. Амвросий вздрагивает от неожиданности.
- Ты точно жеребец в конюшню вламываешься, - кротко, улыбаясь доброй улыбкой, замечает Амвросий.
- Там пришли до вас, владыко.
- Кто такой? (Запорожец переминается и молчит.) Кто пришел? А?
- Та щось воно таке трудне... (Опять переминается.)
- Да ну же, говори, рохля...
- Таке воно трудне, владыко, що й не вымолвлю, - и запорожец даже каблучищем толкнул от трудности.
- Ну, зови уж, добро.
Сапожищи опять затопали по пустым кельям. "А добра дитина, с ним я не так одинок тут, да и речь родная звучит в простых устах его..." - думается архиепископу.
- А! Отец-катехизатор! - радушно улыбается Амвросий входящему в келью священнику в темно-малиновой рясе. - Ну, что в городе, отец-катехизатор?
- О! В городе страх и трепет, владыко. Не приведи Бог видеть, неизглаголанное нечто творится, ужаса преисполненное.
- Спаси, Господи, люди твоя... спаси, - как бы машинально повторял Амвросий.
- Отвратил Господь лицо от людей своих.
- Не говори этого, отец-протоиерей. Теперь именно, может быть, сердце Господне яко воск от огня таяй. Теперь только молятся люди, стучатся в сердце Господне... - тихо сказал Амвросий.
- Молиться, владыко, некому, некому в сердце Господне стучаться.
- Как некому?
- Иерейство погибает, почти все попы повымерли или болеют.
- Разве не исполняется мое "наставление"? - озабоченно спросил Амвросий.
- Исполняется, ваше преосвященство.
- У всех ли церквей оно вывешено при входах?
- Надо полагать, владыко, у всех... Сам я видел, проезжая сюда, как народ толпится около них, слушая чтение грамотных.
Амвросий беспокойно заходил по келье. Опять глаза его с какой-то тоской упали на портрет Петра Могилы, потом перенеслись на кроткий лик Спасителя в терновом венце, как бы следившего за ним из глубины киоты.
- Он смотрит на нас, - указал Амвросий на киоту. - Ему, молившемуся ночью о чаше, понятны наши скорби... Прискорбна, прискорбна душа наша до смерти.
