Подходят к последней двери в угловую комнату, в контору, кассу и спальню. Она заперта внутренним дверным замком, и не видать бородки ключа в отверстии, не торчит ключ, значит, вынут...
Чуется уже запах... Это не кожи, не затхлость.
- Фу, тут мертвячина! - говорит офицер.
- Да... это кровь и пот русского народа, превращенные в миллионы... Они смердят, - нагибаясь к замочной скважине, замечает веселый доктор.
Лихорадка начинает бить Сыромятова-наследника. А что, как он оживет да погонит всех и его, наследника...
- Отпирай, чего стоишь! - судорожно обращается он к слесарю.
- А что пожалуете за труд? - ежится тот.
- Это не мое дело, а вон их (и скряга показывает на доктора и офицера).
- Али пятака жалко?
- Жалко! Мне и полушки жалко, потому не мое дело, не я запирал дверь, не я и плачу.
- Ну, отпирай! - приказал офицер.
Ключ щелкнул. Дверь подалась, отворилась. Темно там, но оттуда так и пахнуло трупом! "Отворяй ставни". Баба крестится, дрожит и не идет. Доктор сам входит в полутемную комнату и отворяет ставню. Солнце снопом лучей ворвалось в этот мрачный угол и, кажется, само задрожало, отразившись на чем-то блестящем. И все стоявшие в дверях содрогнулись.
Да и нельзя было не содрогнуться. У стены, у огромного железного сундука, раскрытого настежь, стоял на корточках человек в одной ситцевой рубахе, запустив по локоть почти синие руки в груды золота, которым наполнен был громадный сундук. Голова же этого человека опрокинулась назад так, что только глаза, тусклые, остекленелые, смотрели через лоб и брови, да торчала мочальная борода.
Это был мертвец, засунувший руки по локоть в золото, миллионер Сыромятов, под железной рукой которого гнулась, как олово, кожевенная торговля целой России и Европы. Коленками и босыми ногами он, окостенелый уже, упирался в ветхий матрац, брошенный у сундука с золотом. Умирая, он, как видно, приподнялся со своего мертвого ложа, отпер свои сокровища, залез в них руками, да так и околел.
Всматриваясь в мертвое лицо, веселый доктор, несмотря на искажение ужасного лика, узнал покойника. Он видел его недавно у лавки близ Варварских ворот и еще заинтересован был его расспросами у "гулящего попика" о каком-то "пифике". Это действительно был тот купчина, который, опасаясь каменного дождя и огненной реки, грозившей всем рядам, в том числе Голичному и Охотному, где в подвалах хранились его миллионы в кожах и юфти, большею частью от чумной скотины, обещал "отвращения для огненной реки" подарить Богу целый четверик росного ладану, чтобы курево от него дошло до самого неба, выставить и зажечь целый бор свечей в косую сажень, чтобы небу было жарко, повесить колокол на церкви, вогнать колоколище в тыщу пудов, чтобы звонили до самого Бога и "переглушил бы птицу в небе, зверя в лесу, рыбу в Москве-реке и в самом Кияне-море". И теперь этот богач был мертв, не успел ни насытиться, ни насладиться своими сокровищами.
