Кобылица стояла, не шевелясь. Я медленно подошла к ней, медленно подняла руку и почесала ее за ухом. Потом я положила руку на ее морду. Она не дернулась и не отпрянула, как повело бы себя большинство необъезженных лошадей. Я поняла, что из нее может получиться что-то хорошее, хотя она и не была самой красивой лошадью на свете. Она была смешанной бело-коричнево-черной масти, но я увидела в ее глазах ум. Значит, она будет думать, а не реагировать непредсказуемо на происходящее. Я всегда считала, что в лошади ум гораздо важнее красоты.
«Бери себе ее, — сказал папа. — Как ты, кстати, ее назовешь?»
Я внимательно посмотрела на лошадь. Фермеры любят простые имена. Скоту мы никогда не давали имен, потому что бессмысленно давать корове имя, если собираешься ее съесть или отправить на скотобойню. Если у кошки были на ногах «чулки», мы называли ее Чулок, если собака была рыжей, то и имя у нее было Рыжик, а если лошадь скакала, как вихрь, то ее так и называли — Вихрь.
«Я назову ее Пятнистая», — сказала я.
В тот вечер мама сказала мне: «Я хотела, чтобы ты закончила образование, но твой отец пожелал купить собак. Теперь собак нет, и остались одни бесполезные необъезженные лошади».
Я старалась не думать о прошлом. Деньги исчезли, в школе сестер Лоретто меня никто не ждал. Я имела то, что имела, и хотела понять, как мне из этой ситуации выбраться.
На следующий день надо было кастрировать новых жеребцов. Если мы хотели получить от них выгоду, надо было превращать их в рабочих лошадей. Кастрировать коней — дело малоприятное, и в нем участвовала я, Дороти и Захари со своей женой Эли, которая была более миниатюрной, чем ее дочь, но такой же сильной. Мы поймали жеребцов, повалили на землю, перевернули вверх животом, привязали к каждой ноге веревку. Апачи связывал задние ноги жеребцам и привязывал к животу, а папа надевал им на голову мешок. Потом Апачи наклонялся над лошадью, сначала работая ножом мясника, а потом и обычным ножом. Брызги крови летели во все стороны, жеребец неистово ржал, лягался и пукал, изгибая спину.
Впрочем, вся операция проходила быстро. После того, как жеребца развязывали, он вставал на ноги и, пошатываясь, делал первые несколько шагов. Я выводила жеребцов из загона, они глубоко вздыхали, но потом опускали морду в высокую траву, и начинали есть, как ни в чем не бывало.
«Словно ничего и не потеряли», — заметил Захари, глядя на кастрированных лошадей.
«Ну а сейчас перейдем к старику Пакету», — пошутил папа.
