Вспоминается узнику еще более страшная, потрясающая картина... По Москве двигается похоронная, невиданная процессия... На санях-розвальнях, в которых вывозят из Москвы снег и сор, стоит гроб, и гроб волокут свиньи, запряженные цугом в мочальную сбрую, с бубенчиками на шеях и в черных попонах с нашитыми на них белыми "адамовыми головами"... Около свиней идут конюхи, в "харях"... Свиньи визжат и мечутся, и конюхи их бьют...
Это везли в Преображенское вырытый из могилы гроб Милославского, друга его отца...
Впереди процессии и рядом с свиньями в черных попонах идут факельщики с зажженными просмоленными шестами, а вместо попов палачи с секирами на плечах... Тут и скороходы, наряженные чертями, рога у них и хвосты, и черти погоняют визжащих свиней, а другие пляшут вокруг гроба... Вместо погребального перезвона "на вынос" черти колотят в разбитые чугунные котлы... Ко гробу, во время остановок, вместо совершения литии, подходил сам Асмодей с кошельком Иуды в руках, позвякивая "тридесятью сребренниками" и колотя по крышке гроба жезлом с главою змия, соблазнившего Еву в раю...
Процессия приближается к Преображенскому, где уже возвышается плаха... Несколько в стороне от эшафота высится на коне великан... Это о н с а м... Около него Меншиков, Голицын Борис, Ромодановский, Лефорт, Шеин...
Гроб подкатывают под навес эшафота, и палачи топорами отдирают крышку от гроба... Оттуда выглядывает ужасное лицо мертвеца... К гробу подходит Цыклер, за ним - седой как лунь Соковнин, тоже друзья его отца...
Дьяк что-то читает... Мало что слышно... Кругом сцепенелая от ужаса толпа...
- Вершить!.. - прорезывает воздух голос с а м о г о...
Палачи подходят к Цыклеру, но он тихо отталкивает их и сам всходит на эшафот.
- Православные! - кричит он. - Рассудите меня...
Но дробь барабана заглушает его слова...
- Вершить!.. - пересиливая грохот барабана, как удар кнута, потрясает воздух опять е г о голос...
Палачи бросили осужденного на плаху...
- Верши! - е г о страшный голос...
В воздухе сверкает топор, и голова Цыклера, страшно поводя глазами, скатывается прямо в гроб Милославского...
На эшафоте и Соковнин...
- Верши!
Опять топор... опять кровь...
Все это вспоминается теперь Хованскому в его одиночном заключении...
- Господи! Камо бегу от лица е г о, - стонет несчастный. - Аще возьму криле мои рано и вселюся в последних моря, и тамо бо рука е г о сыщет мя.
Он поднялся с рогожки и подошел к тюремному окну, переплетенному железом. За окном сидел воробей и беззаботно чирикал.
