, на здоровой бабе, у которой, как у графини, собственная усадьба, и она будет его, Морица, беречь как зеницу ока. Она сохнет по нему уже много лет. Но он все не соглашался, думал, что так нельзя; а теперь узнал, что можно.
Все знали, что Мориц врун и хвастун. Так уж прямо и ухватилась за него графиня с усадьбой! Но мясники хотели бы знать, в каком таком неизвестном им трактате написано, что можно жениться на гойке? Этого вопроса Мойшка и ждал, а дождавшись, пустился в объяснения: он, видите ли, еще в детстве усвоил, что агуна не может выйти замуж, пока кто-нибудь не подтвердит, что касался трупа ее мужа. Но недавно в городе поднялся шум по поводу раввина, который освободил агуну без достоверных свидетелей. Раз можно жениться на замужней, значит, можно жениться и на гойке, тем более что его графиня наполовину караимка[66], и он обвенчается с нею у тракайского[67] хахама[68]. Почему это, если благочестивый резник режет скот в Ошмянах[69], так мясо это в Вильне есть нельзя, а при этом жениться на агуне можно?
Пока Мориц толковал об агунах и гойках, мясники считали, что у них найдутся заботы и поважней. Но когда он заговорил об ошмянском мясе, мясники решили, что он не так уж неправ. В прошлом году из Ошмян прибыл большой транспорт мяса, а виленские раввины наложили на него запрет. Реб Лейви Гурвиц, раввин из двора Шлоймы Киссина, бегал между мясными лавками и кричал покупательницам: «Трефное[70]! И горшки ваши будут трефные, и печи будут трефные! И все это вам придется выбросить! Все, все!» Хозяйки испугались криков раввина и отказались от дешевого мяса из Ошмян. Мясники угрюмо глядели на невысокого пухлого раввина в незаправленных в сапоги брюках и готовы были оставить от него мокрое место — но молчали. Иди спорь с Торой! Зато их жены, раскрасневшиеся, с окровавленными ножами в руках, не давали раввину спуску:
— Нас вы не сведете с ума, как жену и дочь! Это мы вас посадим в сумасшедший дом, а не вы нас!
По лицу реб Лейви разлилась смертельная бледность, ноги подкосились. Он возвел глаза к небу, словно призывая Всевышнего заступиться за него, и потащился прочь от мясных лавок. Мясники хватались за голову и кричали на своих жен, что на них за такие разговоры нужно надеть намордники, чтобы впредь они молчали. А теперь жены эти сидят за своими жестяными прилавками, глядят на мужей и злорадствуют:
— А мы что говорили? Скандал с распутницей он замалчивает, а в чужие дела вмешивается, этот раввин из двора Шлоймы Киссина! Теперь мясо гниет у нас на крюках, а хозяйки идут в пуримскую мясную лавку, потому что там дешевле. Из-за трефного раввины так не шумят, как из-за привозного кошерного
