Сережа на стенки больше смотрит. Везде ковры дорогие, а поверху разные картины и картинки, медные доски с чеканкой, разные девы сказочные, птицы и животные, пейзажи раскрасивые, доски деревянные, инкрустированные, тоже с девами и пейзажами. Безделушки стоят на шкафу, на телевизоре. Богатая обстановка. Так. Дальше по кругу ведет Васса-Валька. Из ее комнатки дверь в залу. Ну, тут как в царском дворце. На круглом столе скатерть бархатная, цветастая. Трюмо и перед ним на туалетном столике склянки-банки, духи не духи, лосьоны и всякие мази туалетные, кремы, пудреницы, флаконы. И безделушки опять из рога, фарфора, дерева. Тут шкаф громадный с добром, шкаф с посудой — хрусталь и стекло. На столиках, шифоньерках опять накидки дорогие, литье и фигурки дорогие, портреты великих людей — Есенина, Пушкина, Бетховена. Подсвечники разные. Со свечами. Вечная елка, которая всегда стоит убранная красивыми игрушками и лакомствами. Часы с боем, тоже дорогие, настенные. И во всю комнату-залу ковер, сплошь покрывает пол, на нем и шкафы стоят, и новая тахта для гостей, и стол, все на этом ковре. Гляди ты, вон висят на стенке, над столом бархатным, рыбки. Висят, как будто в аквариуме, от малейшего шевеления воздуха они шевелятся, вроде плавают.
А Пашка в это время был в гараже. Сережа пришел туда. Он же механизатор, ему все было тут интересно. На полках вдоль стен громоздилось столько всего, что и не осмотришь за один раз, как в хорошем магазине. Тут и целые узлы для автомобилей, и дефицитные запчасти. А это зачем? Это, Пашка говорит, для «Запорожца», у меня же раньше был «Запорожец». У станка, где Пашка возился, тут ящики, сверла и метчики, наборы инструментов. Что-то уже давнее, запыленное висит на стенке, что-то еще новенькое, хорошо смазанное и чистенькое, как в магазине или на складе. А вот еще. Стены обклеены репродукциями картин. Боже ты мой! Тут со всего мира картины, и российское тоже. Кого и чего тут только нет. Неужели все прошло через голову Пашки, и он все это видит каждый день, и ему все это нужно?
— Откуда вы понабрали этого? — спросил наконец Сережа.
— А че, не нравится?
— Почему? Нравится. А зачем?
— Сережа, я выписываю журнал «В мире искусств». Ну чтобы не пропадало, а то знаешь, сложишь в одну кучу, и лежит, никакой пользы, я все это повырезал из журнала и наклеил. Всегда перед глазами. Че, плохо, что ль? Поздно, Сережа, мы взялись за это дело. Сколько пропустили! Люди ж и музыку красивую всю жизнь слухали, и эти картины все знают, а то и дома имеют или в музеях смотрят, а мы опоздали, дюже поздно пришло это к нам. Жалко себя становится. Что ж мы, не такие люди, как энти, городские? Нет, нам все это даже поближе, чем им. Нет, что ли? Мы ж в природе сами живем. И понимаем ее лучше. А вот мимо прошли. Что ж, мы музыку не поймем? Поймем. Хоть и поздно, а я как поставлю пластинку этого Моцарта или нашего Чайковского, так, знаешь, слухаю и плачу. Чего плачу, сам не знаю. Жалко, что ль, себя, всех нас или еще что, а вот плачу, и все.
