Отпустила руку, отошла, села на стул.
Прошу вас, умоляю, простите меня… Простите.
Не сказав ни слова, Бурмин вышел.
Маша закрыла лицо руками, плачет.
Спустя несколько минут входит Прасковья Петровна с подносом в руках.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. А где?.. Что с тобою, Маша?
МАША (поднимает на нее заплаканные глаза.) Он уехал?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (ставит поднос на пол, бежит к окну, смотрит.) Уехал.
МАША. Господи… За что, Господи?!
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (растерянно.) Послать за ним?
МАША. Нет! Нет, маменька!
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (испуганно.) Что с тобой, дитя мое?!
МАША. Это проклятие, маменька!
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (обнимает Машу.) Что ты говоришь, Маша?!
МАША (рыдает.) Я проклята! Господь проклял меня! Он отнял у меня все! Он сделал меня самым несчастнейшим созданием на свете!
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Тихо, девочка моя, тихо. Все будет хорошо.
МАША. Нет, маменька! Уже ничего не будет. Господь не забирает свои проклятия назад. Я проклята. И это останется со мною до конца дней.
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Нельзя так говорить, Машенька, нельзя.
МАША. Но он проклял меня… Проклял…
Почему же тогда он не вырвал из меня сердце, чтобы я не могла больше любить? Почему, маменька, почему?..
Прошла неделя.
Пред нами сад, мокрый от дождя, словно природа все это время безутешно скорбела над чем-то. Под ивою у самого пруда белая скамеечка. На ней в белом платье Марья Гавриловна с раскрытой книгою на коленях. Взгляд ее усталых глаз, с темными кругами под ними, устремлен куда-то в пустоту, будто высматривая там то самое, над чем так долго плакало небо. И сколько времени сидит она вот так, никто не знает. Даже она сама.
Потому, может быть, и не сразу замечает Бурмина, который подходит к ней сзади. А когда замечает, вздрагивает и делает жест, словно собирается бежать.
БУРМИН. Нет, Марья Гавриловна, прошу вас, не уходите. Обещаю, я не буду вас больше терзать. Все закончилось. Если может закончиться то, что я испытывал к вам. Не уходите, умоляю. Это последняя наша встреча.
МАША. Отчего же так?
БУРМИН. Я уезжаю. Уезжаю в полк. Уезжаю навсегда. Сейчас немедленно. И обещаю вам, что впредь вы никогда не увидите меня и даже не услышите обо мне. Но прежде выслушайте…
МАША. Что же еще вы не сказали мне?
БУРМИН. Многого…
МАША. Что же именно?
БУРМИН. Я хочу, чтобы вы знали… Боже мой! Боже мой, как это невыносимо.(Замолчал.)
МАША. Но говорите же.
БУРМИН. Вы видите, я снял с руки повязку, но она по-прежнему не обрела счастья.
