Луций подумал, что если царица хотела задеть Антония, то она, несомненно, достигла своей цели: триумвир в гневе, а ответ предельно краток.
— Пусть сегодня будет так, как желает царица.
— Вояка ринулся в бой, — сказал Антоний Луцию. Солнце уже почти село, и он снова облачался в доспехи, которые снимал днем, чтобы отдохнуть и завершить неотложные дела. — Будь я проходимцем сенатором — не в обиду тебе сказано, ты ведь скоро вступишь в сенат, — споры я вел бы в открытую, но все равно проиграл бы Клеопатре. Она мастер в таких делах.
Луций не обиделся — он и сам не очень жаловал сенаторов. Но все же заметил:
— Ты не должен так быстро сдаваться. Она сочтет, что может обвести тебя вокруг пальца.
— Это ее дело, — вымолвил Антоний с какой-то обреченностью в голосе. — Я ей не соперник, точно тебе говорю, но на своей земле я хозяин.
— Однако сегодня ты идешь к ней, — напомнил Луций.
— Но как солдат, как полководец. — Антоний улыбнулся, блеснув зубами, и приподнял оружие, чтобы слуга смог закрепить золотую кирасу. Это были его лучшие парадные доспехи с изображением празднества в честь Диониса: длинной вереницы сатиров и танцующих менад с виноградными гроздьями в руках. Странный выбор мотива для украшения доспехов воина — правда, лик бога, если присмотреться поближе, был ужасен: стальная красивая холодная маска с совершенно пустыми безумными глазами.
Луций немало побыл на войне и не раз видел подлинное ее лицо. Посмотрев в лицо богу, он ощутил холодную дрожь.
— Пойдем, — молвил Антоний. — Нас ждет сражение.
— Он все воспринимает как воин, — говорила Клеопатра, пока служанки готовили ее к предстоящему ужину. — Для него наша встреча — это сражение, а я — враг.
Диона уже давно была готова: парик уложили в косы, а лицо окаменело под слоем краски. Платье в старинном стиле Двух Земель, такое прозрачное, что не скрывало ничего, не смущало ее: она уже давно научилась не краснеть. Его основное достоинство заключалось в том, что в нем всегда прохладно, несмотря на тяжесть украшений, превращавших его простоту в подлинное великолепие.
Клеопатра нервничала, как молодая жена перед первой брачной ночью. Лицо ее совершенно застыло, пока служанка накладывала краску, и вообще она двигалась только по просьбе девушки, одевавшей и причесывавшей ее; правда, украшения выбирала сама, хотя к советам прислушивалась. При этом говорила царица без умолку.
— Антоний не политик, — сказала она. — Он все делает открыто и хитрить не умеет. И все же такая простота может быть опасной. Мне не следует его недооценивать. Не позволяй мне ошибаться, Диона.
