— Мы всю жизнь прожили, — вмешалась в разговор бабушка, — понятия не имели: пионеры, комсомольцы. — Она удивленно покачала головой. — Только и отличались, кто побогаче жил, а кто победнее…
— Другая жизнь теперь, — гудел густым басом дедушка, — разве можно сравнить прежнее житье с теперешним?.. Вот она, новая жизнь-то. — Дедушка указал рукой на окно, за которым по большаку тяжело тарахтели машины, груженные то кирпичом, то лесом, то мешками с зерном.
Глаза дедушки довольно поблескивали под черными кучковатыми бровями. Он питал к технике большое уважение, особенно к автомашинам и тракторам.
Саша любил заглядывать к дедушке в кузницу. Смотрел, как пыхтели мехи под черным, в жирных сгустках сажи горном, рассыпая вокруг множество белых искр. Равномерно и гулко бил тяжелый молот по наковальне. В заросших курчавым волосом жилистых, словно тоже выкованных из железа руках деда огненный брусок, сердито шипя, бледнел, вытягиваясь в синеватый от окалины лемех для плуга или шкворень для телеги. Дед разрешал Саше брать молот в руки.
— А ну, ударь! — предлагал он.
Лицо у него краснело от жары, а сузившиеся, слезящиеся глаза добродушно и заботливо следили за Сашей.
— Ударь, ударь! — командовал дед, поворачивая клещами пышущий жаром светящийся брусок.
Саша, тяжело дыша и напрягая все силы, бил по огненному куску металла, жмурясь от искр, радостно ощущая, как податливо раздается брусок.
— Почему он мякнет, как воск? — допытывался Саша.
— Огонь у него твердость отнимает, — объяснял дед, — поучишься в школе поболе, сам все узнаешь.
Однажды — было это летним жарким днем — Саша по обыкновению был со своими дружками Степком и Серегой в кузнице. Вдруг ребята увидели босоногого паренька, бежавшего во весь дух по дороге.
— К нам или не к нам? — гадали ребята. Паренек свернул к кузнице. Только теперь ребята узнали курьяновского Витьку Сморчка и заметили, какое у него бледное и испуганное лицо.
Подбежав к мужикам, стоявшим около кузницы, он выпалил одним духом:
— У нас… в Курьянове… Надежду Самойловну убивают…
