Жесточайшая засуха не побудила К. А. Тимирязева искать дополнительные источники водоснабжения, заниматься ирригацией, строить моря, поворачивать вспять реки… Нет! Климентий Аркадьевич исходил из того, что Природа самодостаточна, что у неё есть средства для решения этой проблемы, и наш святой долг — узреть их и с толком распорядиться.
Климентий Аркадьевич не ограничился признанием цельности и самодостаточности Природы и необходимости подражать ей — он воспользовался этим представлением как инструментом практического анализа грозного бедствия… Как символично — он говорил не «о борьбе с засухой», а о «борьбе растения с засухой»! Всего одно слово, а какая в этом глубина! Какое уважение к Природе! Какая вера в её всемогущество!
В этот же ряд ложится знаменитый принцип И. В. Мичурина «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у неё — наша задача». На первый взгляд, включение автора этого принципа в число мудрецов, трепетно смотревших на природу, — некорректно. Но надо учесть, что большевики «приватизировали» этот принцип, толковали его с точностью до наоборот (в смысле «одобрямса» их смелым прожектам), замусолили его, превратили в жупел, прикрывающий размашистое отношение к природе и оправдывающий поворот рек, запруживание Кара—Богаз—Гола и иные бесшабашные (или безбашенные?) проекты покорения природы.
Справедливости ради надо сказать, что бывали и просветы: так, вскоре после Великой Отечественной войны был принят и реализован план преобразования природы, мягко поправивший ландшафт страны — благотворное влияние этой поправки ощутимо и сегодня.
Вернёмся к Мичурину. Ключевое слово в максиме Ивана Владимировича — милости. Но как–то незаметно, исподволь, в сознании советских людей произошла подмена: слово милости стало пониматься как блага. А блага–то (по привычке, вскормленной экономической доктриной «грабь награбленное») можно взять насильно, «гоп–стопом» в конце концов. Милости же подразумевают, что природа готова милостиво облагодетельствовать достойного соискателя (разумеется, не насильника!). Человек не сам берёт нечто у природы, её не спросивши, а она его милостиво одаривает.
Не правда ли — это совсем другая «песня»? И вся долгая и плодотворная жизнь Ивана Владимировича — это убедительнейшее свидетельство того, что он «пел другую песню» и к волюнтаристскому толкованию принципа не причастен.
Иван Владимирович сформулировал этот принцип ещё в 80‑е годы XIX века, когда поставил перед собой две невероятно трудных, грандиозных задачи:
