Своенравие ребенка соединялось в Актее с чувствительностью ребенка. Она вскочила со своего ложа, обвила руками Юдифь и сказала:
— Бедняжка! Это ужасно! Это ужасно! У меня тоже был милый в Самосе. — Печальная нотка прозвучала в ее голосе. — Полно, не плачь, — продолжала она, — Цезарь не всегда в дурном расположении духа. Разбудим его, Сенека? Нужно спасти ее возлюбленного.
— Он вовсе не мой возлюбленный, — прошептала Юдифь.
— Нет? — сказала Актея. — Почему же ты плачешь и ломаешь руки? Если он так глуп, что не любит тебя, то я не стану хлопотать за него.
— О, любит, любит! — вскричала Юдифь.
— Он любит тебя, и он не твой любовник. И ты плачешь о нем и просишь спасти его. Я не понимаю этого, но все-таки я думаю, что мы должны разбудить Цезаря.
Она дала знак Сенеке следовать за нею и пошла по террасе, когда Паулина, — холодно слушавшая разговор девушек, подозвала Сенеку.
Он подошел к креслу, и она сказала ему так тихо, чтобы только он мог слышать ее:
— Неужели Сенека будет подвергать опасности надежды всех честных римлян ради хорошенького личика?
Он отвечал с упреком:
— Неужели Паулина думает… — остановился в затруднении.
Его серые глаза продолжали пристально смотреть на нее, и она возразила:
— Паулина думает, что Сенека слишком мягкосердечен для государственного человека. Вспомни, — продолжала она, — что Нерон ищет предлога лишить, тебя власти и даже жизни, и на тебе сосредоточены надежды всего, что есть лучшего в Риме.
— Я помню об этом, — сказал он, — но было бы в высшей степени несправедливо допустить казнь этого человека.
— Где он? — спросила она: задумчиво.
— В Мамертинской тюрьме, — отвечал Сенека.
Она бросила на него многозначительный взгляд и громко сказала:
— Будить Цезаря скорее вредно, чем полезно. — И оставила террасу.
— Пусть Цезарь спит, — сказал Сенека Актее. Затем, обратившись к плачущей Юдифи, прибавил — Ступай домой, девушка, может быть, еще есть надежда…
Паулина шла своей мерной походкой по Палатину; впереди нее — ликтор расчищал дорогу, так как начальники, государственные люди, — знатные и плебеи — все должны были уступать путь весталкам. Девушки, поддерживавшие священное пламя, давно уже оставили свое затворничество; их орден накопил с течением времени огромные — богатства, и его члены мало-помалу заняли выдающееся положение в общественной жизни Рима… Их древние права, личная неприкосновенность и, может быть, добросовестность, с которой почти все они соблюдали свой обет, усиливали влияние, доставляемое богатством.
