Две вещи удивляют меня, когда я задумываюсь над этим вопросом, когда читаю современную литературу или принимаю участие в обсуждениях, подобных сегодняшнему. Во-первых, это твердая убежденность в понимании истинной цены либерализма – идет ли речь о его одобрении или, напротив, отрицании. А во-вторых – явный и нарастающий перевес антилиберальных симпатий. Скажу сначала о втором.
Когда я слушал А. Курчаткина, опасающегося новой революции, мне вспомнились слова М. О. Гершензона в «Вехах» о том, что надо бояться народа «пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Я бы с удовольствием подписался и под тем, что писал сто лет назад Гершензон, и под тем, что сказал сегодня Курчаткин, – мне тоже не нужна еще одна «пролетарская» революция.
Но я пока воздерживаюсь ставить свою подпись и все жду, что же мне предложат взамен либерализма, – как мне кажется, эта альтернатива не была обозначена. А альтернативы, о которых я знаю: альтернатива Ленина, клеймившего «бесхарактерность и подлость либерализма»; или альтернатива Муссолини, разъяснявшего, что «либерализм отрицает государство в интересах индивида; фашизм снова утверждает государство как истинную реальность индивида», – не кажутся мне настоящими альтернативами. Для себя я давно уже понял, что все эти «закручивания гаек», в той или иной форме обычно противопоставляемые либерализму, – пустые хлопоты. Никаких проблем они не решают, а приход очередной «сильной руки» приводит обычно совсем не к тем – далеко не тем – результатам, на какие рассчитывают некоторые критики либерализма.
И я не могу понять, почему даже среди нескольких десятков человек, собравшихся в этом зале: писателей, журналистов, социологов, издателей, вообще представителей нашей, простите за выражение, «интеллектуальной элиты», – так мало тех, кого настораживает трагический опыт воинствующего антилиберализма. Разве вы забыли, что создание духовной атмосферы, подготовившей приход нацизма в Германии, было во многом делом рук высоколобых интеллектуалов, настаивавших на несовместимости либерализма с германской традицией и «прусской идеей»? «В Германии есть ненавистные и обесславленные принципы, но презрение в Германии вызывает только либерализм», – утверждал Шпенглер. Эта истина сгодилась в 1933 году, но вот уже больше полувека Германия живет в условиях экономического и политического либерализма и, кажется, не так уж от этого страдает. Зато у нас все чаще вспоминают о российской традиции и «русской идее», якобы не приемлющих ничего либерального. Самостоятельность ли мысли к этому подталкивает или тот же соглашательский инстинкт, который ведет Донцову к заранее любящему ее читателю?
