В большинстве своем новые литераторы не приемлют, как мне кажется, не либеральные ценности, а то бездуховное прозябание, которое к ним прицепилось. Да, среди молодых есть те, кто называет себя анархистами или троцкистами, атеистами или неохристианами, но при этом пишет, к примеру, пронзительные, экзистенциально выверенные стихи. Я – за такой радикализм. Он основан на неприятии в мире того, что удручает и меня. Он означает неготовность к компромиссам с убогой социальностью и с духовной прострацией наших дней.
4. «Это – поле боя». Есть такой отличный роман у Грэма Грина.
И мне нечего добавить к английскому классику. Я давно чувствую себя солдатом безымянной войны за свободу.
Что еще сказать?. Критикам-«постмодернистам» пора разоружиться и признать, что они принесли литературе немало вреда и сильно содействовали тому социальному и культурному оползню, в котором мы пребываем. Мне их жаль. Они провалились, как давно никто не проваливался. Некоторые (В. Курицын) уже и удалились по-пластунски куда-то в благополучную сторону, фактически признав свое фиаско. Другие никогда и не пытались покинуть свое прекрасное далеко, откуда так комфортно, например, брать под защиту ничтожного Сорокина. Я вижу, как угасает эта волна, как из последних сил временами подгоняют ее отдельно взятые представители постмодернистского арьергарда. Опомнитесь, господа. Уже хватит.
Ситуация слишком трудная, момент слишком решительный, чтобы миндальничать. Реабилитация свободы – дело нелегкое. Речь не может идти о соглашениях или компромиссах, основанных на существующем статус-кво, во многом унаследованном от 1990-х или ставшем реакцией на недавнее прошлое. Речь должна идти о готовности к решительному переопределению и понятий, и стратегий.
Начну с себя. На протяжении 1990-х годов я обычно определял свою позицию как неоконсервативную, имея в виду совершаемый мною выбор традиционных ценностей христианско-гуманистической цивилизации в качестве смысловой опоры. Еще в «знаменских» статьях о Т. Кибирове и В. Павловой есть явные следы этого миросозерцательного уклона. В принципе я ему нисколько не изменил и ныне. Но в новой ситуации уже практически перестал употреблять понятие «неоконсерватизм», опасаясь быть неверно понятым (в общем-то, у нас ведь никто особенно не стремится верно и точно понимать позицию другого, это нужно признать). Кроме того, в последнее время я все более энергично пытаюсь утвердить свободу как экзистенциальную норму и как базисную основу христианского понимания человека, поскольку считаю, что это – главное требование момента.
