Я открыл входную дверь и вышел во двор. Первый вдох свежего зимнего воздуха взбодрил меня: от свободы меня отделяли только ворота. Я боялся взглянуть вверх, но знал, что друзья из окна наблюдают за моим передвижением.
Пересекая двор, я внимательно следил за двумя солдатами у ворот. Один из них курил, и это заставило меня вспомнить о незажженной папиросе. Неторопливо я остановился и спокойно попросил:
— Товарищ, дай прикурить!
Вместо ответа солдат протянул зажженную папиросу, я наклонился и прикоснулся к ней кончиком моей папиросы. Казалось, прошла вечность, прежде чем я ощутил приятную горечь табака. Распрямившись, я поблагодарил солдата и вышел за ворота.
Через пять минут ходьбы тюрьма скрылась из вида. Все оказалось настолько просто, что я не мог поверить в удачу. Вечером я уже остановился в хате одного гостеприимного крестьянина примерно в 8 милях от города. Я не обнаружил за собой преследователей, ничего не слышал о последствиях своего побега и судьбе своих товарищей.
Опыт убедил меня, что в крупных городах больше возможностей укрыться, чем в деревнях, где слишком заметен каждый новый человек. Идя пешком, подсаживаясь на едущие телеги, ночуя в крестьянских хатах и стогах сена, я преодолел две сотни километров, пока не вышел к железной дороге. После нескольких безуспешных попыток мне удалось втиснуться в переполненный товарный вагон — так я добрался до Петрограда.
В течение нескольких дней, прошедших после моего возвращения, я снова сумел связаться с белогвардейской организацией, но за время моего отсутствия ее состав сильно изменился. Многих из друзей казнили, других посадили в тюрьмы, третьи исчезли, и никто не знал, что с ними стало. Но тактика белогвардейцев оставалась прежней: ждать и находиться в состоянии готовности.
По мере того как тянулись один за другим в удручающей последовательности холодные, тягостные дни, меня стали одолевать сомнения. Прогнозы моих руководителей не оправдывались, поддержка извне оставалась столь же призрачной, как и прежде, а мы почти ничего не знали о развитии Белого движения. У меня возникли сомнения в том, что наши руководители осведомлены о положении в России лучше рядовых членов организации и что у них имеется определенный план действий.
Несколько раз я просил руководителя организации отправить меня на фронт или, по крайней мере, посоветовать, куда мне направиться для ведения активной борьбы. Но каждый раз мне говорили, что наше присутствие в тылу красных более важно для Белого дела, чем участие в открытой вооруженной борьбе. Лидеры организации проявляли странное нежелание расставаться со своими подчиненными. Возможно, они верили, что ядро организации на территории противника имеет большое значение, или полагали, что уход в Белую армию принесет больше вреда, чем пользы, или руководствовались эгоистичным желанием не ослаблять боевые группы организации. Каковы бы ни были их мотивы, но в решающий момент борьбы они делали все, чтобы отговорить своих людей от присоединения к Белой армии.
