В таверне было много народу, поэтому я не сразу увидел свободный столик, расположенный возле группы каменщиков, что-то весело отмечавших. Ребёнок, крепко уцепившись за руку, робко прошагал к столу следом за мной.
— Ничего не бойся, — сказал я ребёнку. — Меня зовут Арен. А тебя как?
— Леда, — тихонько сказала она, застенчиво оглядываясь по сторонам. При свете свечей, горевших высоко под потолком, я, наконец, смог её рассмотреть.
Девочке на вид было лет шесть-семь. Очень худенькая, явно от недоедания; цвет волос из-за грязи было не разобрать. Из одежды на ней был какой-то безразмерный балахон с прорезями для рук и ног, больше похожий на мешок, в котором крестьяне хранят овощи, такой же грязный, и весь в следах частых починок. На ноги были одеты огромные деревянные сандалии, которые, видимо, чтобы ребёнок их не потерял, были привязаны к её ножкам.
Подошедшей служанке я заказал для себя горячее вино со специями, а Леде — лёгкий овощной суп с пирожками: после долгого недоедания обильная еда могла вызвать расстройство желудка у ребёнка. Разговаривая с Ледой в ожидании заказа, я всё узнал про её короткую и грустную жизнь: родителей своих она не помнила; её ещё младенцем подбросили на порог дома милосердия, где она и провела всю свою жизнь, наполненную голодом и лишениями. Я мало обращал внимание на «серых воробышков», как ещё называли в народе воспитанников дома милосердия; эти маленькие, вечно голодные и чумазые попрошайки постоянно бегали по городу, выпрашивая у горожан деньги или еду. Храм Мелираны, который содержал дом милосердия, предпочитал тратить щедрые пожертвования верующих на храмовые праздники, пышные облачения жрецов и на содержание храмовых певцов и танцовщиц, считая, что так они радуют глаза и слух богини. На мой взгляд, даже самые прекрасные песни храмовых певцов не заглушат стон умирающего от болезни ребенка, а самые искусные танцы жриц — всего лишь бессмысленное кривляние, если за них расплачиваются дети, ходящие голодными в рванье, которым побрезговали бы даже нищие. Мне противны были лживые двуличные жрецы, провозглашающие суетность жизни, и рассказывающие о скором возвращении в лоно богини, и о необходимости собирать духовные блага, а не материальные богатства, а потом, по ночам, ко мне или учителю прибегающие просить исцеления от несварения живота или похмелья. Мне противны были и храмовые танцовщицы, просящие помощи от дурной болезни, видимо полученной от святости жизни. Милость богини давно покинула этих лицемеров и лжецов, поэтому молитвы и гимны в их устах превратились в бессмысленные звуки, не имеющие ни силы, ни веры, и уж тем более не приносящие исцеления от недугов.
