«Сколь тщетны эти мечты о золотой ветви, которая дарована только исключительной благосклонностью природы! Никто из писавших что-либо подобное не желал так искренне забыть их, забыть также и те места в твоем письме, которые возродили их в моей голове...
Ах, милый друг, научи меня гасить эти честолюбивые порывы!»
Золотая ветвь вручена была сивиллой Энею в знак того, что ему суждено совершить великие подвиги.
Эжен Делакруа кривил, пожалуй, душой. Честолюбивые порывы не иссякали в нем никогда, и он отнюдь не желал их гасить.
Революция воспитала в гражданах Франции это своеобразное и продуктивное понятие чести, понятие славы, триумфа, как награды за услуги отечеству. Как-никак Наполеон, спекулируя этим понятием, стал императором.
Эжен Делакруа желал и надеялся стать великим художником, и он все делал с самого отрочества, чтобы этот замысел привести в исполнение.
Осталось несколько холстов и рисунков, исполненных Эженом Делакруа в мастерской Герена. Краснощекие женщины с тяжеловатыми, немного оплывшими торсами, атлеты, упрямо наклонившие головы, прочно стоящие на мускулистых ногах — мощь пока опережала умение, но видно было, с какой стремительностью он преодолевает пороги, на которых другие бились годами.
Чтобы много создать, надо рано созреть. Выбрав дорогу, Эжен устремился по ней с решительностью, которая предполагала грандиозный запас энергии и энтузиазма.
Постоянной натурщицей в мастерской Герена была мадемуазель Роза, брюнетка с необычайно мускулистой спиной и мощными бедрами, которая время от времени «поглощала у него часть энергии», впрочем, не у него одного.
Когда он писал мадемуазель Розу, быстро, размашисто, становясь как будто все яростней с каждым ударом кисти, его осеняла тень Рубенса, он чувствовал себя титаном.
Лет с тринадцати Эжен был постоянно влюблен.
«Испытал ли ты когда-либо, дорогой друг, этот любовный жар, этот бред, охвативший и разум и чувство, наполнивший мою душу непостижимой смесью страдания и наслаждения! Только мне известно, какая гроза разражается в моей груди, чуть только мысль коснется той, которая мне так дорога. Говорить о морали, философии, спокойствии тому, чья душа охвачена страстью, все равно, что гасить горящее здание стаканом воды. Мягчительные, болеутоляющие, успокоительные — вся эта лавочка медицинских снадобий не годится для лечения сумасшедших...»
Особа, вдохновившая Эжена на столь блестящий пассаж, жила в одном из особняков квартала Сент-Оноре. Кульминация чувства совпала как раз с теми днями, когда в Париж вступили союзники. У богатых домов была расставлена стража, и Эжена едва не подстрелил часовой — австриец в белом мундире, — когда он прокрадывался, чтобы только взглянуть на окна, за которыми обитала прекрасная дама.
