— Ира ухватилась за мою руку и буквально потащила в воду. Катя и Перри шли следом, с крокодилом. И я все время думала: где же их родители и почему вместо них с детьми купаемся мы? Я не стала уточнять у Кати. Наверное, догадывалась, что вопрос может оказаться болезненным. Например, папа и мама развелись, или что-нибудь такое. Поэтому я спросила, что это за милый джентльмен в берете, который сидит на вышке. Дядя Ваня, сказала Катя. Прекрасно. Кто такой дядя Ваня? Просто дядя. Из Перми? Да. Никаких дальнейших объяснений. Как и в тот раз: «Мы больше не ходим в школу в Риме». Я верно излагаю, Перри?
— Без единой ошибки.
— Тогда я продолжу.
Солнце и море сделали свое дело, по словам Гейл.
— Девочки плескались и прыгали, а Перри изображал Посейдона и восставал из морских глубин, рыча, как настоящее чудовище, — честное слово, милый, это было впечатляюще, признай.
Потом, уставшие, они вышли на берег — девочки обсохли и оделись, и Элспет намазала их солнцезащитным кремом.
— Но буквально через несколько секунд они вернулись к нам и уселись на моем полотенце. Одного взгляда на их лица было достаточно, чтобы понять, что грусть никуда не делась, просто ушла вглубь. Я подумала, что мороженое и шипучка спасут положение, и сказала: Перри, выполняй свой мужской долг. Так, Перри?
«Шипучка?» — повторяет она про себя. Почему я снова выражаюсь, как моя матушка, черт возьми? Потому что я — точно такая же неудавшаяся актриса, которая говорит чем дольше, тем громче.
— Так, — с запозданием подтверждает Перри.
— И ты пошел за угощением. Карамельно-ореховые рожки для всех и ананасовый сок для девочек. Но когда Перри хотел подписать чек, бармен сказал, что все оплачено. Кем же? — тараторит Гейл с той же напускной веселостью. — Ваней! Добрым толстым дядюшкой, который сидит на вышке. Но Перри — это же Перри, он не мог с этим смириться, ведь так?
Неловкий кивок говорит о том, что Перри вне пределов досягаемости, но тем не менее вполне согласен.
— Он патологически не способен пользоваться чем-либо за чужой счет. Да, Перри? Тем более за счет человека, с которым он даже не знаком. Поэтому Перри полез на вышку, чтобы поблагодарить дядю Ваню за доброту и сказать, что он предпочитает заплатить сам.
Поток слов иссякает. Далее притворная беспечность неуместна — и нить рассказа подхватывает Перри:
— Я поднялся по лесенке на вышку, где на спасательном круге сидел Ваня. Я нырнул под навес, чтобы высказаться, и чуть ли не носом ткнулся в рукоятку огромного черного пистолета. Ваня расстегнул жилет на жаре — и за поясом торчала эта штука. Я не разбираюсь в оружии, слава богу, и не стремлюсь. Но вы, несомненно, разбираетесь. Пистолет был здоровенный, — с сожалением констатирует он, и воцаряется красноречивое молчание. Перри горестно смотрит на Гейл, но не получает ответного взгляда в награду за свои старания.
