У детей и подростков всегда обострено восприятие окружающего мира, постоянна тяга к тому, что неординарно, добропорядочно. Мне, мальчишке, очень захотелось стать таким, как фельдшер. Тогда же, начав интересоваться казавшейся мне все более прекрасной профессией своего кумира, я твердо решил — обязательно выучусь на медика и, если удастся, не только на фельдшера, но даже на врача. Так нашел я цель, к которой стал стремиться.
Но, чтобы воплотить эту мечту в действительность, мне пришлось пройти расстояние, измеренное не одним трудным годом…
Вторая половина двадцатых годов. Из истории Коммунистической партии мы знаем, что для всей страны это было сложное время начала социалистической индустриализации экономики, коллективизации сельского хозяйства, проходивших отнюдь не гладко, постоянно натыкавшихся на отчаянное, хотя подчас и скрытое сопротивление паразитирующих слоев населения, которые не желали расставаться с привычными благами, оставшимися им от прогнившего старого режима. Мы, бедняки, в отличие от всяческих нэпманов и кулачья, ощущали острый недостаток самого необходимого: хлеба, мяса, обуви, одежды, керосина, даже соли, спичек, мыла. Наша семья Илизаровых, спасаясь в эти годы от голода, что захватил целые регионы неокрепшей Советской страны, только-только закончившей изнурительную многолетнюю войну, вернулась из Белоруссии, где я родился, на Северный Кавказ, в небольшой горный аул Кусары, затерявшийся где-то на границе между Азербайджаном и Дагестаном. Здесь находилась родина моего отца Абрама Аверкиевича.
В семье подрастало четверо братьев и две сестры. Конечно, ни о какой учебе помышлять не приходилось, надо было помогать родителям. Отец определил меня — своего старшего сына — пастушком. Летом я ходил подпаском при стаде овец, коз и коров, ранней весной корчевал огромные кусты, убирал камни, помогая отцу отвоевывать у гор все новые клочки земли для небольшого семейного поля, а осенью собирал сучья для дома и на продажу. Вязанка — тридцать копеек. За день так набегаешься по горным перевалам в поисках хвороста, чуть ли не единственного в те времена источника тепла для наших жилищ, что к вечеру ни ног не чувствуешь, ни голода — лишь бы добраться до лежанки и забыться во сне…
Но время шло. Народная власть все прочнее утверждалась в нашем селении. Вот уже начали основательно теснить всяческие капиталистические элементы — кулачье и спекулянтов. Они уже не могли продавать втридорога или прятать от государства излишки хлеба и других продуктов. В Кусарах объявили о создании коллективного хозяйства. Ему присвоили имя III Интернационала. Мои родители в колхоз вступили одними из первых. Отца, помню, зачислили в полеводческую бригаду. Наша мама — Галина Авраамовна, захваченная общим энтузиазмом, не пожелала оставаться домашней хозяйкой и тоже пошла работать в колхоз, определившись подсобницей. Я продолжал пасти скот, но теперь уже не кулацкий, а общественный, колхозный. Из подпасков меня перевели в пастухи, и хотя ответственности прибавилось, работать было легче, потому что правление колхоза установило твердый распорядок смены, облегченной для таких, как я, подростков. Лучше стало и с заработком, питанием. Мы теперь ели хлеб каждый день. На нашем столе появилось мясо. Помню, на день рождения мне подарили первые в моей жизни ботинки.
