Коротким взмахом трагик откинул прядь волос с высокого лба. Мировая скорбь светилась в его глазах.
— Служить, бы рад, прислуживаться тошно.
Князьковский отшатнулся, и его правая рука невольно схватилась за кобуру. Однако он сразу же сдержал свой порыв. Но трагик уже и сам перепугался своих слов. Он поспешил пояснить обычным человеческим, не декламационным голосом:
— Грибоедов. «Горе от ума». Действие второе, явление второе…
— Ага… Режиссер будете?
Но трагику уже не хватило слов. Всю жизнь он говорил только чужими словами. И он только вращал глазами, окаменев перед страшным матросом.
Но тут, к счастью, выскочил помреж. Взаимоотношения с внетеатральным миром, собственно говоря, входили в круг его обязанностей.
— Режиссера нет, — предупредительно объяснил он. — Его мобилизовала сорок пятая дивизия как героя-любовника.
— Героя… Чего?
— Героя-любовника, амплуа такое. Еще есть жен-премье, резонер, буфф, характерный. — Помреж уже сунул папиросу в рот. — Я — помощник режиссера. Это — трагик, Богодух-Мирский, тридцать лет на сцене. Это — инженю-травести… Нюся, как твоя фамилия?
Резонер, жен-премье, буфф и инженю-травести! Князьковский поправил бескозырку, одновременно утирая со лба пот.
— Так вот! Приказом по политотделу дивизии вы мобилизованы в дивизионный фронтовой театр. Через час, — он бросил взгляд на часы на руке помрежа, — прибыть в подив. Пара белья, кружка и ложка. Ввиду отсутствия героя-режиссера его обязанности принять помощнику и отвечать перед революционным законом. Комиссаром театра назначен я.
Минуту царило молчание. И вдруг из угла, из-под знамени Всорабиса, неожиданно зазвенел звонкий девичий голосок.
— Товарищ матрос, — звенел голосок инженю-травести, звенел немного звонче и немного сильнее, чем это следовало бы, — товарищ матрос, скажите, видели ли вы Сару Бернар?
— Чего? — не понял Князьковский. — Кого?
— Сару Бернар! Известную мировую актрису! — Нюся отделилась от знамени и сделала шаг к Князьковскому.
— Нет, — пробурчал Князьковский, не понимая еще, к чему все это.
— А Комиссаржевскую?
— Нет.
— А Заньковецкую?
— Тоже не видел! — Уже отрубил Князьковский, и шея его начала багроветь.
— Ну, а Гамлета вы, между прочим, читали?
Кровь ударила Князьковскому в лицо, глаза его помутнели, и он даже зашатался на деревяшке, как будто под ногами был не пол в лавочке Куперваса и Коломойцева с сыном, а шаткая палуба родного тральщика во время норд-оста. Он тоже сделал шаг и остановился против Нюси грудь с грудью.
