Замок в Пиренеях | страница 95
Мы видим сверкающую холодную поверхность озера Эльдреваттнет, и я снова замечаю, что твоя рука на руле и нога на педали газа дрожат. Ты сворачиваешь в сторону и останавливаешься. Мы покидаем наш красный автомобильчик и по-прежнему проявляем друг к другу подчеркнутую заботу. Но горе, раскаяние, озлобление после всего случившегося разорвало эротическую связь между нами. Ты выкрикиваешь какие-то скверные слова. Я и не знала, что у тебя такой грубый лексикон. Я молча плачу.
Брусничная шаль исчезла, ее нет. Мы ищем ее повсюду, но не находим. Неужели кто-то нашел ее и прихватил с собой? Или это ветер унес шаль к черту на куличики?
Не помню, стало ли мне от этого легче или я испытала разочарование оттого, что мы обнаружили всего лишь несколько осколков от передних фар. Мы наехали здесь на человека, и наехали на большой скорости. Других следов случившегося мы не находим. Нет следов крови, нет камня или валуна, который мог задеть автомобиль.
Мы снова садимся в машину и едем дальше. Ты говоришь что-то о странном кургане «Сахарная голова», видневшемся вдали, словно это имеет какое-то отношение ко всей этой странной истории.
Внизу, проездом через Хемседаль, мы не говорим ни о чем другом, кроме случившегося. Кажется, разговор начал ты, и именно тогда, когда мы проехали съезд с шоссе, куда тебе в тот раз непременно нужно было свернуть и ради чего ты соблазнял меня. Сейчас было просто немыслимо, чтобы кто-то из нас сказал об этом хотя бы слово.
Мы заключаем договор. Всю дорогу до дома мы можем обсуждать нашу роковую поездку, но как только возвращаемся в Крингшё, и словом не упомянем о происшествии на горном перевале — ни ты, ни я, ни между собой, ни с кем бы то ни было. С момента нашего возвращения в Осло случившееся у Эльдреваттнет будет упоминаться исключительно как это.
Но я нарушила наш договор своими письмами. Не думаю, что это повлечет за собой для нас какие-то несчастья. Надеюсь на обратное, потому и пишу.
Бруснично-алой шали там больше не было, да ведь и времени прошло немало, но только теперь мы убедились в этом собственными глазами. В глубине души я была этим немного разочарована… Ведь если бы мы нашли эту шаль, пусть даже разорванную в клочья зверями в лесу, это послужило бы свидетельством того, что та, кого мы встретили в березовой роще, не была человеком во плоти и крови… Она была явившимся нам духом, ведь в этом случае мы судили бы наши обстоятельства по двум шалям — одной, принадлежавшей несчастной женщине, и другой, по-прежнему наброшенной на плечи Брусничницы. Поскольку об этом несчастье так и не сообщили в новостях, мы сошлись бы, пожалуй, во мнении, что водитель белого фургона позаботился о женщине с шалью. Но относительно ее состояния единства во мнениях у нас не было. То, что мы вновь встретились с ней в березовой роще, для тебя служило бы доказательством того, что ей достались при столкновении разве что незначительные увечья; для меня же прямо противоположного: она погибла от увечий, а ее появление там — было для нее появлением из иного мира! Ты полагал, что сразу же после падения она поднялась, а потом попросту уехала в белом фургоне. Ты твердо внушил себе, что ей нужно было снова спуститься с гор в Хемседаль, что у нее были какие-то дела с иностранным трейлером. Такое решение загадки вполне объясняло бы, почему мы ничего не слышали о несчастном случае на дороге. Я со своей стороны была абсолютно уверена в том, что женщина в алой шали либо получила тяжелые увечья, либо умерла, когда ее внесли в автофургон. Но уже через неделю после того, как мы сбили женщину с шалью, она была в нормальном состоянии. Хотя ты полагал, что она здесь, в нашем мире, а я — что она там, в мире ином.