С тех пор деревенские жители стали смотреть на Филоэгуса со страхом, так как сочли его за колдуна, и даже называли его не иначе, как «колдун, живущий в башне». Разумеется, ни один из крестьян ни за какие сокровища не решился бы переступить за порог его жилища.
В другой раз Филоэгусу опять случилось потерять (как он говорил) несколько часов золотого времени. Дело было так: раз он целый день, не отрываясь ни на секунду, провозился над своим очагом с таким увлечением, что к вечеру у него страшно разболелась голова. Сильная боль заставила его выйти на свежий воздух. Оп присел под стенами башни, на пушистой траве, и принялся смотреть вокруг. Обыкновенно он на все окружающее смотрел рассеянно, но на этот раз вдруг вздрогнул и в изумлении широко раскрыл глаза; перед ним раскинулась чудная картина: башня его стояла на возвышенности. Отлогий скат, весь поросший липами, орешником, клёнами, вязами и другими деревьями, сбегал далеко в глубину долины, по которой живописно извивалась речка, сверкая разноцветными искрами под лучами заходящего солнца. Ещё далее косвенные солнечные лучи золотили черепичные островерхие кровли на домах города, приютившегося у подошвы отдаленных гор. Очертания городских башен и других высоких зданий красиво выделялись в прозрачной синеве вечернего воздуха, а за ними далеко-далеко подымались к облакам горные вершины, облитые ярко-розовым светом. Над всем этим царила невозмутимая тишина, навевающая отрадные, мирные чувства, вокруг Филоэгуса стрекотали в траве кузнечики да жужжали пчелы, воздух был напоен благоуханием шиповника, громадные кусты которого росли у подножия башни, все осыпанные розовыми цветами. Филоэгус жадно впивал полной грудью этот аромат и незаметно для самого себя засмотрелся на чудную картину. Думы его как-то разом отрешились от всего житейского, от его мрачного очага, и унеслись куда-то высоко и далеко, дальше этих лиловых гор, видневшихся на самом дальнем плане, выше их лазурных вершин. О чем он думал, он сам не смог бы дать отчета, но у него было хорошо и тепло на душе, как давно уже с ним не бывало, с самого детства.
Солнце скрылось. Последний луч потух на горных вершинах, и вся картина подернулась сизыми сумерками. Мало-помалу на горизонте исчезли последние розовые полосы, сумерки сгущались. Очертания гор и городских башен выделялись уже темными силуэтами на сероватом фоне. Только речки еще блестела, да и то каким-то холодным блеском, напоминающим блеск стали. Но наконец и речка, и горы, и городские дома, и вся окрестность словно утонули в непроницаемой мгле. В траве и над травою все стихло и заснуло, только кусты шиповника своим благоуханием ещё заявляли о том, что они бодрствуют; а Филоэгус всё ещё сидел у подножия башни, погруженный в свою глубокую думу, и смотрел вдаль, хотя там уже ничего не было видно. Вдруг над самою головой ученого раздалось хлопанье крыльев. То были совы и филины, отправлявшиеся на ночной промысел. Этот шум как будто разбудил Филоэгуса. Он проворно вскочил и, ударив себя ладонью по лбу, воскликнул:
