Викентьич постоял, прикидывая. Он тоже тяжело и хрипло дышал, а лоб был блестящим от пота.
– Давай в кузницу.
– Почему в кузницу?
– А что ты предлагаешь?
Я пожал плечами.
– Может, сообщить в милицию?
Мастер опять задумался.
– Успеется, – наконец сказал он. – Сначала наведем порядок, потом будем думать, что дальше… Все. Покатили.
– Покатили…
Мы вцепились в дюралевую раму, плотно уперлись ногами в пол и, поднажав, кое-как стронули тележку с места. Вес оказался порядочным. Толкать было трудно, но вполне осуществимо, только сильно скользили ноги.
– Ничего, – прохрипел Викентьич, – на улице крови нет, там нормально пойдет. Давай, поднажали еще…
Вышло семь рейсов, и в итоге тесноватое для такого количества трупов пространство в кузнице, между входом и горном, оказалось заваленным на высоту половины человеческого роста. Тела никак не хотели аккуратно штабелироваться, норовили расползтись по всем щелям, и к концу укладки студнеобразная масса заполонила собой все пространство между станками.
– Перекур, – объявил Викентьич и мы стали пробираться к специальной скамейке для отдыха возле остывшего горна, чтобы хоть пяток минут посидеть по-человечески.
Для этого пришлось забраться на груду и топать прямо по телам, которым теперь действительно было уже все равно.
«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края… прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – негромко пел Лещенко из пластмассовой коробочки радио на шкафчике кузнеца. Тот валялся сейчас между аппаратом точечной сварки и пневматическим молотом, поверх переломанного очкастого токаря.
– Хорошая песня, – сказал Викентьич.
– Угу… – сказал я.
Около минуты мы сидели молча, расслабленные, с наслаждением откинувшись спинами на стенку, обитую в этом месте мягким.
– Тяжеленные, – сказал я.
– А то, – сказал Викентьич.
– Может, складских надо было отдельно? – сказал я.
– Да ладно, – сказал Викентьич.
Мы опять на минуту замолчали, наслаждаясь отдыхом.
Потом я осторожно пощупал затылок. Мне все время казалось, что что-то там не так. Палец ощутил провал, словно в черепе образовалась дырка, а в провале было что-то мягкое, теплое и слегка влажное, что пружинило под нажимом подушечки большого пальца. Вокруг провала загустела кровь.
– Чего? – спросил Викентьич, заметив, что я ковыряюсь в голове.
– Да так, – сказал я.
Мы посидели еще минуту.
– Пошли, – сказал Викентьич и щелчком отправил окурок в горн.
Мы двинулись через токарный зал, а когда почти дошли до места, я решился:
