Серокрылая моль пролетела рядом, и рука Питера дернулась ее поймать. Умение действовать по ситуации была у Руманчеков в крови, и он был абсолютно уверен, что сможет получить двадцать баксов от этого богатенького паренька, поспорив, что съест ее. Но его руки были не достаточно быстры, и моль упорхнула прочь.
Роман разломил ветку еще наполовину и дал ей упасть на землю.
– Я помню, как приходил сюда с отцом, – сказал он. – У меня осталось мало воспоминаний о нем, но я помню, что еще совсем мальчишкой был здесь, и что-то ужалило меня в ногу, знаешь, типа в перепонку между пальцами на ногах, и помню его лицо. Насколько беспомощным оно казалось. Потому что не мог понять, почему я так сильно плачу. Пока моя нога не опухла настолько, что пальцы начали походить на сосиски.
– Что с ним случилось? – спросил Питер.
Роман сложил руку пистолетом и изобразил, как вышибает собственные мозги.
– Бля-я, – отреагировал Питер.
– Бля-я, – повторил Роман.
– Мама говорит: мой отец мертв или типа того, – сказал Питер. – Не вдается в подробности. Божья коровка.
Роман стряхнул божью коровку со своего лацкана.
– Каково это, – спросил он. – Жить как, ну знаешь. Таким, как вы.
Питера не тревожило, что его называли «такие, как вы» – это почитаемая, фундаментальная граница жизни: имущих и неимущих. Питер не относил себя к беднякам.
– Я думаю, всегда есть что-то за холмом, что я должен увидеть, – сказал он. – Например, что кроется в ботинках твоей сестры?
Лучи от пары фонариков высветили их в темноте, и бесшумно загорелись полицейские мигалки.
– Черт, – сказал Питер.
– Все в порядке, – успокоил его Роман, но Питер уже бежал в сторону линии деревьев. Он остановился в той же тени, из которой появился Роман, который беззаботно глядел на фонари.
– Заблудился, приятель? – спросил самый низкий, без шеи, с обилием жира, как у штангиста.
– Я в порядке, но, спасибо за заботу, офицер, – ответил Роман.
– Это мальчишка Годфри, – произнес другой, высокий и худой, с резко выступающим носом, тянущим к земле, согнутым как лук, готовый выстрелить.
– Ты в курсе, что время не детское, – сказала Шея.
– Я ночная сова, – ответил Роман.
– Тебе нельзя здесь находиться, умник, – вступил Нос. – И мне плевать на твое имя.
– Я кому-то мешаю, офицер? – спросил Роман.
– Кто это был с тобой? – снова Шея. – Не тот ли грязный цыган? Что вы, две инкубационные птички, делали тут такого, что не заслуживает порицания?
– Разговаривали.
– О чем?
– О таинствах смерти, – парировал Роман.