Глория. Но я навсегда запомнила эту минуту — как мы с Хуаном сидели обнявшись и как у него билось сердце, а грудь была такая костлявая, худая… Я вспомнила, как дон Херонимо и Ангустиас говорили, что у Хуана есть красивая и богатая невеста и что он на ней женится. Я ему про это сказала, а он мотнул головой, хотел сказать, что нет, мол, не женится. И все целовал мои волосы.
Ужасно, что нам снова пришлось вернуться сюда, мы ведь, остались без гроша. Если бы не это, мы были бы очень счастливой парой, и Хуан не сходил бы с ума, как сейчас… Та минута была словно конец какого-нибудь фильма.
Бабушка. Ребенок — мой крестник… Андрея! Ты спишь?
Глория. Ты спишь, Андрея?
Я не спала. И думаю, что точно передаю всю эту историю, хотя у меня поднялась температура и я плохо соображала. Меня трясла лихорадка. Ангустиас уложила меня. Постель была влажной, мебель в сумерках казалась еще печальнее и безобразней. Я жмурилась, глаза мне застлала красная мгла. Потом я увидела Глорию в больнице, она была очень белая и опиралась о плечо Хуана; он был мягкий, нежный, совсем не такой, как сейчас, и серые тени не лежали у него на щеках.
Несколько дней я горела в жару. Вспоминаю, что как-то раз навестить меня зашла Антония, от ее черной юбки словно пахло трауром, и мне, в жару, вдруг почудилось, будто Антония точит длинный нож. Видела я и бабушку, молодую, всю в голубом, августовским вечером у моря. Но чаще всего я видела Глорию, она плакала, положив голову на плечо Хуана. Я видела большие руки Хуана, они гладили ее волосы. Глаза Хуана — теперь, наяву, всегда беспокойно бегающие — светились незнакомой мне теплотой.
В последний вечер моей болезни проведать меня пришел Роман. На плече он принес попугая; за ним ворвался пес, с явным намерением лизнуть меня в лицо.
— Поиграл бы немного на рояле! Мне сказали, что ты очень хорошо играешь.
— Играю, но только для себя.
— И ты никогда не писал музыки для рояля?
— Писал. Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Мне кажется, Роман, что тебе следовало посвятить себя музыке. Сыграй мне что-нибудь свое.
— Не знаю, почему это, но теперь, когда ты больна, ты говоришь как-то двусмысленно.
Он слегка коснулся клавишей и сказал:
— Инструмент сильно расстроен, но я все же сыграю тебе песнь Шочипильи… Помнишь, у меня наверху есть маленький глиняный божок?.. Конечно, его не индейцы сделали. Я сам его слепил. Он изображает Шочипильи, бога игр и цветов у ацтеков. В пору своего могущества этот бог принимал в жертву человеческие сердца…
